«Потом раскладывали “самолеты”, где над спящими на полу размещались валетом “летчики” на своих матрасах. Если кого-либо из спящих на полу вызывали на допрос или ему нужно было на парашу, то приходилось поднять один щит, то есть разбудить двух-трех человек. Вызванный, с одеждой и ботинками в руках, осторожно пробирался между головами и ногами спящих и одевался только у самой двери, у параши, на единственном свободном кусочке пола… Многих моих сокамерников мучали кошмары, они будили нас дикими криками. Если такому бедняге попадался не слишком злобный сосед, его можно было тихонько похлопать или потрясти, и он успокаивался».
Иногда ночью все просыпались от крика надзирателя в окошечке:
– Подъем с вещами!
Такой приказ предвещал одну из двух операций: или камеру собирались расформировать, или предстоял обыск.
«Нас, от восьмидесяти до ста двадцати человек, заталкивали в особое помещение, именовавшееся “сухая баня”, потому что там было чисто, а стены были выложены плиткой, как в бане. На охранниках были серые халаты, а арестанты выстраивались в очередь нагишом со своими узлами. Надзиратель командовал:
– Рубашку!
Ему протягивали рубашку, он прощупывал все швы, то же самое повторялось с каждым предметом туалета. Я ненавидел стоять голыми ногами на холодном полу. Поэтому когда у меня требовали носки, я протягивал ему один и стоял на одной ноге, пока он его комкал, чтобы убедиться, что я не прячу в нем недозволенных предметов. Получив свой носок обратно, я его натягивал и давал ему второй».
Эти бутырские обыски готовили Жака ко многим другим, ждавшим его в дальнейшей лагерной и тюремной жизни. Один-единственный раз, в Сибири, на исходе пятнадцатого года в ГУЛАГе, охранник приказал ему поставить обе ноги на землю. «Тут я в самом деле разозлился, потому что обыск, за неимением более подходящего места, производили в отхожем месте. Надо было стать голыми ногами на пол, пропитанный мочой. Потом до меня дошло, что этот сибирский охранник сам всегда жил в таких условиях и просто не понимал, отчего я капризничаю из-за пустяков».
Камеру тоже обыскивали от пола до потолка, искали между досками, между щитами «самолетов», заглядывали в каждую щель. «В Бутырках было почти невозможно припрятать что бы то ни было, но позже, в Сибири, я нашел кусочек жести, наточил его о цемент и сделал себе таким образом лезвие. Я охотно давал его попользоваться другим заключенным, но никто не знал, где и как я его прячу. Из подручных средств мы мастерили самые разные вещи. Из картошки, к примеру, делали клей. В Бутырках был один полковник, из казаков, у него были золотые руки, он занимался поделками и одновременно рассказывал нам разные истории о лошадях. Но запрещенные предметы сурово карались: за лезвие – десять суток карцера».