В Сибири Жак вспоминал о времени, проведенном в Бутырской тюрьме после конца допросов, чуть не с ностальгией. Большинство арестованных в тридцать седьмом были приличные люди, блатных почти не было (уголовников-рецидивистов держали подальше от городов), и сокамерники жили довольно дружно; все это облегчало тяготы заключения. Подследственные еще не расстались со своими шевелюрами, в душе у них еще теплилась надежда на оправдание, и между ними завязывались добрые отношения, служившие им опорой вплоть до дня, когда их ушлют по этапу.
6. История про слепого и кофе с молоком
ГУЛАГ – это не извращение системы, а сама система.
Жак Росси
Через какое-то время давность отсидки подарила Жаку существенную привилегию – раньше других выбирать книги в библиотеке. Раздачей книг распоряжался староста камеры. Раз в месяц открывалась дверь камеры, входил охранник со стопкой книг в руках и командовал:
– Берите книги!
Два самых крепких заключенных брали книги и клали на стол. Другой заключенный, «ответственный за культуру», читал заглавия. Поднимались руки. И тут опять играла роль давность. Жак был старожилом, а значит, имел право первого выбора: «Ответственный за культуру был человек понимающий. Среди нас были преподаватели, были очень культурные люди. И вот он не просто объявлял, к примеру: Бальзак, “Человеческая комедия”, второй том, но называл заглавия романов, часто даже вкратце рассказывал, о чем это. За книгами тянулись руки, это было трогательное зрелище. Но нас было слишком много! Заключенных было больше, чем книг!»
В Бутырках была богатая библиотека, она систематически пополнялась книгами, которые привозили вместе с арестованными. Фонды старой тюрьмы обогащались за счет частных библиотек, которые полностью им передавались. Книги были в прекрасных переплетах, из них тщательно изгонялось всё, что могло сообщить об их изначальных владельцах, зато их украшали штампами тюремной библиотеки, чтобы окончательно обезличить. Но каким сюрпризом было обнаружить на одном из томов собственноручную роспись какого-нибудь Зиновьева или Бухарина, ускользнувшую от глаз цензора! Еще не остыли следы тех, кто был расстрелян после московских процессов.
Книги оставались в камере от четырех до шести недель. Заключенные успевали ими обменяться. Когда кто-нибудь дочитывал том, он выкладывал его на стол.
– Кто хочет его читать?
– Я!
– Давность?
– Десять месяцев…
Потом десять месяцев превращались в двенадцать… четырнадцать… шестнадцать…
Среди прочих попалась Жаку «Сага о Форсайтах» в русском переводе. Книг на иностранных языках почти не было. Зато советские издательства охотно печатали переводы, снабжая их предисловиями, где объяснялось, как правильно понимать прочитанное: «Всё, что публиковалось советскими издательствами, с точки зрения НКВД было законным. В тридцатых годах было в Москве издательство “Academiaˮ, публиковавшее в русских переводах иностранных авторов – Шекспира, Бальзака, Данте, Сервантеса, Гёте, а также дореволюционных русских классиков, таких как Толстой. Тексту всегда было предпослано предисловие на несколько десятков страниц, где великих писателей оправдывали в том, что они игнорировали социальную справедливость. В таком виде цензура их пропускала. Но в основном мы располагали советскими пропагандистскими изданиями, не представлявшими особого интереса. Раз или два я напал в Бутырках на книги на французском или на немецком. Зато году в 1956-м, после ХХ съезда, в тюрьме строгого режима мне встретились немецкие и японские офицеры, которым доставляли книги на иностранных языках.