.
Еще один – Никифор Прозоров, колхозник из подмосковного села. Тридцать лет. Он обнаружил в газете маленькое объявление о том, что по адресу «улица Герцена, дом такой-то» требуется столяр, и решил попытать счастья. Придя по указанному адресу, он не нашел дома и обратился за помощью к милиционеру, который любезно предложил отвезти его туда на машине. Поездка закончилась… в камере Бутырок, где бедолага узнал от сокамерников, что по указанному адресу находится японское посольство. Никифор Прозоров получил восемь лет исправительных лагерей за шпионаж в пользу Японии.
А Зигфрид, молодой еврей-кардиолог из Вены, воспользовался великодушным гостеприимством, которое Сталин предлагал жертвам нацизма до заключения германо-советского пакта, и в благодарность пошел работать в одну московскую больницу, где столкнулся с негласным антисемитизмом. Поэтому он решил вместе с женой Эстер и маленькой Ребеккой, родившейся уже в Москве, переехать из СССР в США, где у него были родственники. После многих усилий, волнений, хлопот семья наконец села в поезд, направлявшийся в Латвию, в Ригу, где им предстояло сесть на корабль, плывущий в Нью-Йорк. На границе у них в несколько приемов тщательно проверили паспорта и багаж, потом тот же пограничник опять заглянул в купе и попросил Зигфрида выйти вместе с ним по делу «на одну минутку». В результате Зигфрид получил десять лет за шпионаж в пользу нацистской Германии.
Лацис был рижский пролетарий, большевик первого призыва, участник штурма Зимнего в Петербурге. Он сделал блестящую партийную карьеру и в начале тридцатых стал директором советской нефтяной компании. Приговорили его к восьми годам за так называемый контрреволюционный саботаж; позже Жак встретился с ним в лагерях.
Жак вспоминает также венгерского товарища, в Гражданскую войну сражавшегося в Красной гвардии. «Он женился на русской и не интересовался политикой. В тюрьме он носил тирольскую шляпу и усики щеткой. Ко мне он проникся симпатией и иногда угощал печеньем и черным хлебом с маслом, которые покупал в ларьке на переводы, которые ему присылали».
В Бутырках Жак, со своим рублем 167 копейками оказавшийся среди бедняков, обнаружил существование общественной взаимопомощи, о которой упоминает и Шаламов в «Колымских рассказах». «Имущие» заключенные были обязаны уделять десять процентов от того, что покупали в ларьке, в пользу «комитета бедноты». «Эти комитеты насаждались в крестьянской среде большевиками с 1918 года и сыграли мрачную роль в насильственной коллективизации, но запечатлелись в памяти многих сидельцев тридцать седьмого года, бывших партийцев, которые ввели в тюрьме эту систему дележки. Со временем начальство наложило запрет на эту практику. Тогда ее попытались заместить частной инициативой. Богатых уговаривали поделиться с бедными, и те подчинялись, хотя правилами это запрещалось, а камеры кишели стукачами. Я помню только один раз, когда заключенный отказался поделиться с товарищами. Это был бухгалтер, арестованный во время чисток; он воображал, что, помогая “политическим” (хотя он ведь и сам считался “политическим”!), совершает контрреволюционный поступок. У нас он служил мишенью всеобщих насмешек, а навлечь на себя нелюбовь сокамерников было несладко!