- Бедняжки… - сказала она чуть позже и чуть мягче, - На что они рассчитывают?
У самого проспекта (Ленина, конечно), в небольшом сквере встретили Виталика, старого Киркиного знакомого. Виталик сидел на скамейке в компании не то Коли, не то Сережи, которого Кира почти не знала, рядом лежала польская газета. Был Виталик в сандалетах на босу ногу, не застегнутых по обычной его рассеянности, и взгляд у него был сонный. Разве что, когда мимо пробежали две ситцевые девчушки, он оживился, но тоже не надолго, ровно до того момента, как девчушки исчезли.
- Ну как там поляки? – спросила Кира, присаживаясь.
- Воюют, - коротко сказал Виталик.
- Поляки – народ! – сказала Комякова и посмотрела на Виталика многозначительно, завязывая разговор. – У поляков – гонор. У поляков хоть гонор, а что у нас?
Виталик поскучнел и даже закрыл глаза, разговаривать ему не хотелось, тем более с утра, тем более о политике, тем более с женщиной. Совсем поскучнел. Не было в обозримом пространстве ситцевых девчушек. Комякова же его явно не заинтересовала. Она почувствовала это и на какой-то момент тоже поскучнела.
Потом сказала Кире:
- Ладно. Пошли.
Дверь в квартиру Моцарта была не заперта, и они вошли
без звонка. В огромной прихожей никого не было, только бабка Моцарта – маленькая, иссохшая старушка – виднелась в полумраке и держалась за стену. Она всегда так и ходила, держась за стену, но при этом зорко следила, как бы кто-нибудь что-нибудь не стащил. Родители Моцарта были теперь в Германии, и в его генеральской квартире всегда толпился народ.
В большом зале, освещенном, не смотря на день, хрустальной люстрой, на тахте под настенным восточным ковром (фамилия отца Моцарта была Галимбеков) лежал Яша Гинзбург и что-то читал или делал вид, что читает. Рядом с ним на спине, положив голову на руки, лежала Наташа Громова и, по-братски прислонившись к нему боком, дремала или делала вид, что дремлет, ее грудь при вдохе высоко поднималась. У окна маленький, застенчивый Саша Тузырин непонятно, что делал – вроде что-то переставлял или складывал, или думал о чем-то, при этом переставляя что-то или складывая, и иногда незаметно, но с напряжением поглядывал на Наташу Громову и Яшу Гинзбурга. Ни для кого не было секретом, что Наташа ему давно нравилась. На просторной кухне Потапов и две Аси – Уфимцева и Розан уже пили чай. Моцарт, чистюля, мылся в ванной и, наверное, по своему обыкновению что-то пел без голоса и слуха. (Моцартом же его звали именно поэтому и еще потому что когда-то из всего двора он один ходил в музыкальную школу.)