Когда Комякова с Киркой заглянули в зал, Яша Гинзбург подскочил и отодвинулся от Наташи на более дальнее расстояние… (Всю ночь перед тем он приставал к Комяковой с нежностями и не совсем безуспешно. Во всяком случае две пуговицы от ее кофточки цвета «беж» каким-то таинственным образом оказались в его кармане.) Комякова уже думала присоединиться к пившим на кухне чай, как из ванной появился Моцарт с оживленными, черными, как бы влажными глазами, мокрыми, коротко стриженными волосами, отчего он напоминал боксера, и почему-то в теплом лыжном костюме.
- Есть хочу! Есть! – закричал Моцарт. – Яичницу!
Пошли в дело все имевшиеся в холодильнике яйца, правда, бабка и тут умудрилась, все так же держась за стеночку, край буфета или табуретку, стащить парочку и вернуть на место. Да и потом она как-то ловко прибирала со стола то баночку с вареньем, то еще что-нибудь, что, стоило ей зазеваться, Моцарт тут же возвращал на прежнее место. В кухню потянулись остальные. Нашлась недопитая водка, а Сашу Тузырина, сбросив последнее и исшарив по всем карманам, послали за пивом.
- Ну? – сказала Комякова, когда яичница была съедена. – Ну? Когда будем писать? – и посмотрела на Асю Уфимцеву, как будто именно она, Ася Уфимцева, и должна была писать.
- У меня почерк плохой, - сказала хрупкая, тихая Ася и покраснела.
- Тогда Яша…
- Ничего я писать не буду! – закричал Яша Гинзбург. – Никогда не писал и писать не буду! Подписать – подпишу, это я сразу сказал.
Комякова вытащила из сумочки листок бумаги, протянула Кире и даже грозно как-то сказала:
- Пиши.
И Кира, подчиняясь, как всегда почему-то подчинялась Комяковой, взяла этот лист, положила на чистый край большого стола и приготовилась писать…
После яичницы, чая и водки с пивом все немного сомлели, подобрели и только одна Комякова, казалось, сохраняла ясность сознания, она-то и продиктовала Кире весь текст о том, что коллектив молодежной редакции телевидения единодушно просит сместить главного редактора Антонова и назначить на его место кого-нибудь другого, потому что этот вышеназванный Антонов подавляет инициативу, мешает творческому развитию и терроризирует всю редакцию. Когда текст был написан, Комякова великодушно заявила, что перепишет его набело своей рукой, что и сделала, выйдя в соседнюю комнату. Потом все подписали, подписал, как и обещал Яша Гинзбург, только его подпись выглядела как-то особенно неразборчиво.
- Пошли, - опять сказала Комякова Кире. – Теперь к Антону. Мы не будем ничего делать за его спиной.
И Кира опять пошла… В прихожей, держась за стену, стояла вездесущая бабка Моцарта, но на этот раз она посмотрела на них чуть ласковей. Она любила, когда уходили...