Ладно, значит придется как-то импровизировать.
– Я не журналист. Я художник.
– Надо же. Художников у нас еще не было. – она подняла брови.
– Были. Правда не совсем у вас, задолго до нашего времени. Леонов, первый человек в открытом космосе, между прочим. Ну, а я по его стопам, значит. Вот ты спрашиваешь, зачем я прибыл. Да я и сам этого… ну не то, что не знаю, но не уверен, что могу выразить это словами. Какая-то тяга к неизведанному, неиспытанному. Поиск нового опыта, желание пропитаться космосом. Меня ведь с самого детства тянуло сюда, наверх, к вам. Но эта страсть, эта тяга, это ощущение великого, бесконечного, прекрасного, она затупилась с годами. И я сам не знаю почему, не знаю что хочу здесь найти, но уверен, что узнаю, когда найду, знаю, что это поможет снова зажечь тот огонь. И я не знаю зачем мне нужно с тобой поговорить, не знаю о чем с тобой говорить, но знаю, что мне это нужно, что поможет найти то, искомое.
“Факир был пьян и фокус не удался”, мелькнула у Юры мысль, сразу вслед за “боже, что я опять несу”. Слушая эту сбивчивую тираду, Олимпия сначала сузила глаза, потом на лице появилось недоумение, медленно перетекшее в легкую огорошенности. По ней легко читалась ее мысль – “Кто этот странный человек, и что он вообще несет?”. Да уж, появившаяся за последние несколько лет привычка, рассказывать о себе женщинам, которые и так знают кто он, хотя бы понаслышке, сейчас вышла боком.
– Кхм. – Она прочистила горло, чтобы как-то заполнить повисшую неловкую паузу. – “Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что”. Мне дядя Миша читал эту сказку когда-то давно. Это что-то ваше русское, мне этого не понять. А…
“…ндрей?” закончила она губами беззвучно, вопросительно. Стрельнула глазами по вправо, влево, посмотрела вверх, как будто надеялась что имя собеседника написано на стенах или потолке.
– Юра. – подсказал он. – Что за дядя Миша?
– Юра, да. Мне Кир, кажется, говорил, но у меня очень плохо с именами. – Олимпия слегка покраснела. – Дядя Миша, это один из моих, эээ, отцов, я их так называю. Я же была дочерью полка, как вы выражаетесь. Михаил Режь… Михаил Ржанов, так. Но я это только потом узнала. Для меня космонавты из русского модуля тогда были дядями. Дядя Миша, дядя Рома…
“Дядя Степа”, подумал дядя Юра, но промолчал.
– …Дядя Илья. Но этого я тогда выговорить не могла, поэтому он был для меня дядя Ла. Я постоянно сбегала на их половину станции. Они со мной играли, читали мне сказки. Просто рассказывали истории о Земле, о России…
Лед неловкости, сковавший художника, стремительно таял. То ли Олимпия умела безупречно настраиваться на волну собеседника, сглаживая любые шероховатости и нестыковки. То ли наоборот, умела разговаривать с людьми ничуть не лучше Юры.