Его новая жена чем-то напоминала Таню Седову, но была совсем другая — ленивая и неряха. Кругом валялись носки брата и всегда пахло чем-то прокисшим. Маша у брата совсем уже не бывала.
В редакции у Маши образовалась своя ниша. Писать-то она могла обо всем, но при этом ей часто бывало скучно, и она прямо выдавливала из себя про все эти планы, соцобязательства и мелкие производственные конфликты. И слова-то при этом у нее выходили какие-то плоские и неживые, как будто сделанные из фанеры. Другое дело, что такими словами — плоскими, фанерными, неживыми, все в редакции писали, так что она от других не отличалась.
Лучше всего она писала о людях. Вот они-то и были ей интересны — интересны вплоть до того, что они едят, пьют, о чем думают, как складываются их судьбы и почему. Ей никогда не надоедало листать альбомы с семейными фотографиями, потертые бархатные альбомы, с которых смотрели на нее потускневшие лица, возможно, уже давно умерших людей. Зачем-то же приходили они на эту землю, ведь не только затем, чтобы оставить потомству пару тарелок кузнецовского завода, форму носа и какую-нибудь не всегда лучшую, а может, наоборот, какую-нибудь паршивенькую черту характера, ведь что-то надумали они за свои долгие годы, пережили свои озарения... И Маша все листала эти альбомы, все искала что-то под недоуменные взгляды хозяев. Конечно, то, что потом выходило в номере, было бледным слепком с живой жизни, слепком поверхностным и прямолинейным, хоть и смягченным красотами слога, и Маша прекрасно об этом знала, но со временем и это перестало ее смущать. Она же не Пигалева, чтобы глупейшим образом сражаться с заведомо непобедимым врагом. И она не скупилась на эти красоты, на все эти хлесткие фразы, под которыми таилась действительная правда этих людей, чьи деды пережили революцию и репрессии и выжили, чьи родители пережили войну, оккупацию, блокаду, плен, человеческое благородство и человеческую подлость и предательство, да чего только не пережили, но остались целы и произвели потомство... И их потомство все продолжается и продолжается, под единственно верным лозунгом — жизнь превыше всего.
Да, жизнь превыше всего. Пусть от прошлого остаются лишь пару тарелок кузнецовского завода, форма носа и даже какая-нибудь паршивенькая черта характера. Но главное, что всегда остается от прошлого, — это инстинкт выживания. Жизнь превыше всего!
Тит отвел ей целую колонку, которую так и назвал «Жители нашего города».
Между тем время менялось. Вернее, как сказал один человек, и Маша с ним согласилась, время-то неподвижно, и только мир движется сквозь него — люди, города, страны, звезды и планеты, повинуясь некой изначальной таинственной силе, запустившей все это движение. А люди поделили это движение в непонятном для них неподвижном пространстве времени на понятные для них вехи — часы, секунды и тысячелетия.