Потом решил закурить, а пальцы крючками свело от холода. Папирус у него книжечкой, тонкий, нежный. А вдоль по листочку склеен таким швом, как на папиросных гильзах. Табак лёгкий, топорщится, как мох. Ростился он, ростился, бумажки три порвал, а папироску сделать не может. Я встал, подошёл к нему, говорю: «Давай, я попробую». Он подаёт мне свои принадлежности. Я взял бумажку, положил табаку, разровнял, придавил, и одним движением скрутил. Подаю ему, показываю: склеивай сам. Взял он, посмотрел, скручена хорошо, склеил. Зажёг и смеётся. «Гут, Гут», говорит. Потом маячит мне: закуривать его табаку. Я отказался. Завернул в газету махорки, закурил. Начали мы с ним беседовать. Не столько на словах, сколько жестами. Я узнал, что ему 24 года, что он уже семь лет в армии. Четыре года воюет. Не женат, ну и так далее. Потом я его спрашиваю: «Скоро ли кончится война?» Он говорит: «Вот Шарков (Харьков?) капут, Москау капут, и война капут». Ну, я по-русски выругался и ушёл в свою солому. А он сидит и смеётся. И наши все хохочут. Потом мы довольно сносно поспали.
Наутро шёл нудный, мелкий, осенний дождь с туманом. К нам пришёл ихний фельдфебель и маячит нам, мол, ломайте замок у соседа на овощехранилище, носите картошку, вот такую кучу, и чистите. Почему-то пришёл без переводчика. Я взял, да и огрызнулся, мол, ломайте, и носите сами, а мы начистим. Фельдфебель вытащил свой Вальтер из кобуры, потряс им перед моим носом, да как залает на своём собачьем языке! Думаю, так ведь и прикончит ни за что, ни про что. Пошёл, у хозяина выпросил ломик, вывернул замок, у него же взяли мешки и натаскали кучу картошки. Уселись вокруг кучи чистить картошку. А сердечко у меня так колотится, что грудь звенит. Воткнул я нож в землю, завернул папиросу. Вышел из хаты, хотел прикурить у часового. Часового около двери нет. Думаю: наверное, вокруг хаты пошёл. Пошёл и я вокруг хаты. Обошёл кругом, часового нет! Наверное, мы друг за другом ходим, Пошёл в другую сторону. Обошёл кругом, часового нет. Да что за наваждение, думаю? Наверное, опять совпадение? Отошёл от хаты в кусты крапивы да бурьяна, снял штаны, уселся. Если ходит вокруг хаты, так всё равно, придёт. Посидел, посидел, часового нет.
А по деревне молодёжь, подростки лет 15–16 погнали на волю стадо коров. Пока я сидел, конец стада поравнялся с нашей хатой. Я встал, оделся и шагнул на дорогу, чтобы прикурить у парней, и ещё не думал о побеге. Вышел на середину улицы, попросил у парня спичек, прикурил. Сам шагаю рядом с парнем. Потом одной рукой подаю парню спички, другой забрал у парня прутик. Сам шагаю за стадом вдоль улицы. Парень от меня отошёл к домам на край улицы. Я иду срединой. Так дошёл до конца посёлка, вышел в поле. Довольно далеко отошёл от посёлка. Когда оглянулся, то силуэты домов ещё едва маячили, ну а мелких деталей, как-то окна, трубы и т. д. видно не было. Тогда я бросил прутик и бросился бежать. Бежал, наверное, километра три. Выбежал на скошенное ржаное поле. Рожь скошена, а снопы кучками, снопов, наверное, по двадцать лежат на поле. Так вот в такую кучку я и влез, как гвоздь. Лежал до наступления темноты. Ночью пошёл дальше продолжать свой путь. Вот не помню, на какой день я набрёл на небольшой хуторок, дома два, или три. Он расположен километрах в четырёх или в восьми от села.