В мои обязанности входило то разыскать кого-то, то отнести бумажку, то передать устно какое-то распоряжение. День начинался часов в пять-шесть утра, и продолжался до двух-трёх часов ночи. Идти далеко некуда, вся беготня в пределах одной деревни. Перерывы между побегушками случались очень редко. Только появишься в штабе, доложишь, что «ваше приказание выполнено», а там не дадут договорить, следует новое приказание, и опять побежал. Так я бегал больше месяца, надоело, хуже горькой редьки. Я попросил комбата заменить меня другим человеком. Прислал он пришедшего вместе со мной солдата Попова. Это огромного роста, моложе меня детина. Он прижился на этой должности, и бегал всю зиму. Я же на следующий день пошёл с комбатом на НП, и тоже акклиматизировался там почти напостоянно. Редко, когда меня оставляли на огневой позиции. Комбат моей работой в должности телефониста был доволен. Не избегал меня и его заместитель, старший на батарее, лейтенант Игнатов. Родом этот с Белоруссии, тоже среднего роста, плотный мужчина, можно сказать, с красивым лицом.
На разговоре довольно резкий, но очень хладнокровный и спокойный человек. Человек без нервов. Когда немцы нащупывали нашу огневую и обстреливали её, так я не видел, чтобы он сошёл со своего места или ушёл в укрытие. Становился на одно колено, и при разрыве снаряда приклонял голову, потом опять выпрямлялся. Такое я наблюдал много раз. Командиром взвода был молодой лейтенант Орлов. Он обычно дежурил с нами на НП по ночам, когда комбат уходил отдыхать на батарею. Ночью почти никогда не стреляли, потому, как в то время давали лимит: четыре снаряда на орудие в сутки, шестнадцать на батарею, так что снаряды берегли.
Пушки у нас были образца 1900-затёртого года, на деревянных колёсах с толстенными шинами на ободе. Так что зимой на снегу не держались, прорезали до земли. Тяга конная, кони были настоящие, артиллерийские, но худые, заморённые. Пушки длинноствольные без искрогасителей, с резким отрывистым звуком выстрела. Люди в огневых расчётах были большей частью глуховаты. Когда разговаривали между собой, то так кричали, что казалось, что они что-то не поделили между собой и каждый стремится доказать свою правоту. Я частенько подтрунивал над ними: «Что, говорю, вы кричите? Клад нашли что ли? Чур, и я в паю!» Они смеялись, немножко понижали тон, но ненадолго. Потом опять шло всё своим чередом.
Наш наблюдательный пункт находился на бугре, перед большой деревней Сажное, которая тянулась вдоль ручья на расстояние семи километров. Дома были разбросаны по берегам ручья, кустами по два, три, четыре. Сзади села была расположена железная дорога от Сажное. Каменный дом, здание вокзала и несколько частных домиков. Расстояние между селом и станцией километра полтора. Посреди села была расположена одноэтажная деревянная школа. Из Чурсино на станцию Сажное проходила просёлочная дорога через село Сажное, как раз мимо школы. Так вот, наш НП находился на бугре в метрах ста от дороги. Пехотных позиций впереди нас не было. На одной линии с нами стояло несколько противотанковых пушек 45-миллиметровых, укрытых снежными валами. Пехота часто ходила в наступление, но от Сажное, это с бугра, под уклон, на совершенно открытую местность расстояние метров восемьсот, несли жуткие потери.