– Я немедленно сложу с себя звание Цезаря, если вы сочтёте меня недостойным этого венца.
Измученные сенаторы, в страхе за своё будущее разошлись по домам, хватая себя за головы и тяжело вздыхая: кого они избрали себе на шею? Но вслух остерегались выражать свои мысли.
Меценат, Германик в окружении клиентов шли по пустынной улице притихшего города. У Германика на душе было тревожно. Он не мог забыть свирепый взгляд своего отца, который глянул на него в тот момент, когда беседовал с Фрасиллом. Германика оскорбляло и обижало то, что отец подозревал его в отсутствии к нему уважения и сыновних чувств. Меценат, вспоминая, как все его товарищи, и он в том числе, двулично вели себя в храме, саркастически рассмеялся.
– Ну, теперь надо ждать мести Цезаря. Я не удивлюсь, если завтра он возведёт в сенаторское достоинство рабов, пролетариев и гладиаторов, чтобы оскорбить Правительство, как это делали Антоний и Август.
Германик с досадой поморщился. Ему всегда было неприятно слышать, когда его отца упрекали в жестокости.
– Нет, Меценат, ты не знаешь Тиберия Цезаря. Он достоин сочувствия и жалости. А сейчас, придя к власти, мой отец – и я уверен в этом – ещё более изменится.
–Да, станет хуже, чем был.
– Меценат, в твоих словах звучит ненависть к Цезарю.
– Увы, мой дорогой Германик, история, к сожалению, не знает примера, когда бы человек – тиран характером – становился честным правителем. Если человек лжив, то честным он никогда не станет. Ему проще спускаться вниз, а вверх – ворочать душевные камни! – вряд ли заставишь. Он тебя вперёд переделает на свой лад.
У Германика на глазах заблестели слёзы. Он понимал правоту Мецената и не хотел соглашаться с ним.
– Значит, ты думаешь, что Тиберий будет плохим Цезарем?
– Я уверен в этом. И из любви к длинной болтовне скажу, что в дурных людях, чтобы они не говорили о себе, всегда пробьёт дорогу звериное начало. Будут ли эти люди властвовать над жёнами, рабами или государством. Всё одно.
– Мне от твоих слов, Меценат, становится страшно. Я начинаю видеть мир сгустком злобы.
– Он всегда был таким и останется таким, пока существуют люди.
– И ты, поэт, говоришь это так спокойно?
– Я в первую очередь гражданин, – с чувством удовольствия ответил Меценат. – И говорю всегда то, что думаю в отличие от рабов, которые одно говорят, а другое держат в голове
Глава девятая
«Всякий, кто делает дело в день субботний, да будет предан смерти».
В тот час, когда Понтия Пилата стражники повели в Мамертинскую тюрьму, а Тиберий хитрыми речами держал в напряжении Правительство, в Палестине, на окраине большого города Назарет, в глубине двора за кучами брёвен сидел некрасивый девятилетний мальчик с глазами полными слёз и, прижимая к губам «Святое Писание», смотрел на горы и со стоном восклицал: