– Я ждала тебя, Публий – сказала Шуламит.
Ее глаз не было видно в темноте, а голос звучал странно. Сейчас он и боялся и ждал того, что скрывалось в этой темноте, да еще вот этот ее изменившийся голос… Он опасался спугнуть то новое, что прозвучало сейчас под сводами пещеры. А может быть ему показалось?
– Пожалуйста, зови меня Натанэлем – осторожно попросил он.
– Я ждала тебя, Натанэль – повторила она.
И тут на них навалилась тишина. Долго они оба молчали, ведя странный, беззвучный и не совсем ясный им разговор. Над их головой зажигались и гасли звезды. Какие звезды, подумал он? Там же свод пещеры? И все же звезды были, он ясно их видел, только видел не глазами, иначе. Женщина первой нарушила молчание.
– Это правда, что ты принял договор18 и стал евреем? – ее глаза смотрели на него странно…
– Да, правда – ответил он, не понимая, что происходит.
– Ты сделал это для меня? – спросила она, придвинувшись ближе.
– Нет – поколебавшись, ответил он – Не для тебя.
Как ни странно, это оказался правильный ответ, потому что она придвинулась еще ближе. Теперь он мог видеть блеск луны в ее широко открытых глазах.
– Ты меня не обманываешь? – тихо спросила она.
– Тебе придется поверить мне на слово – сказал он и, криво усмехнувшись, добавил – Надеюсь ты не заставишь меня предъявить доказательство?
Наверное, его голос дрогнул, потому что женщина удивленно посмотрела на него, а потом, придвинувшись еще ближе, ласково дотронулась ладонью до его груди. Теперь она была так близко, что ее глаза заслонили весь мир, поэтому он услышал, когда она уже совсем тихо прошептала, срывая с него тунику:
– Заставлю…
Утром, когда Натанэль стоял под струей водопада, воины беззлобно посмеивались, глядя на его исцарапанную спину.
Потом, долгими жаркими ночами, она рассказывала не раз, что полюбила его еще тогда, на поле битвы при Эммауме, где даровала ему себя и жизнь, и лишь очень долго не решалась навсегда отдаться чужаку и рабу. Было неимоверно приятно слушать этот повторяющийся рассказ, и было совершенно неважно, правда это или ложь женщины, оправдывающая ее внезапную страсть. Они проводили вместе столько времени, сколько Натанэлю удавалось выкроить. Ему доставляло удовольствие все, что было связано с ней: целовать ей ноги, любоваться отражением луны в любимых глазах, смотреть на солнце через ее темно-медные волосы, любить ее то осторожно и нежно, то страстно и бурно. Ему нравилось ее мягко шелестящее имя, но он часто придумывал ей другие ласковые имена и даже порой называл "моей эринией", хотя она и не любила вспоминать ту давнюю историю их знакомства. Обычно же он звал ее на латинский манер, "моя Шуля", и она довольно щурилась, услышав это ласковое прозвище.