– Ни хрена этого антихриста не берет, – сплюнула и пошла проч.
А толпа вдруг взорвалась истеричным хохотом. Но хохот этот продолжался не долго, потому что из репродуктора сначала пошёл треск, потом хрип, а затем полилась мелодия вальса «амурские волны». Наверно это было самое яркое положительное событие в моем детстве. Я имею ввиду, установку репродуктора, а ни коим образом не падение нашего учителя.
После столь серьезного падения у Василия Михайловича перестала двигаться левая рука. Нет, он не сломал её, а повредил то ли сухожилие, то ли ещё что то. В итоге, после вышеупомянутого происшествия рука учителя висела плетью и чтобы она не мешала, он засовывал её под ремень гимнастерки.
Но все имеет свой конец, своё начало и хорошее в жизни заканчивается гораздо быстрее.
Вскоре наступили страшные времена, времена коллективизации, раскулачивания и голода.
А пока жизнь в селе шла своим чередом. Я учился в школе, сестренке Христинке шёл третий месяц. Детей у нас в семье больше не было. Вернее были ещё две сестренки близняшки, Сара и Аза. На этих именах настоял отец. Почему, вдруг, ему захотелось так их назвать, история умалчивает. Да и умерли они в младенчестве. Азочке не было и месяца, а Сара в возрасте полугода заболела воспалением легких и улетела на небеса, вслед за своей сестренкой, невинным ангелочком.
Мама, Мария Карповна, была черноволосая, кареглазая казачка, с дугообразными бровями, почему-то всегда бледная и грустная. Стройная и всегда легкая на подъём, хлопотала она по хозяйству целыми днями.
Отец, Леонтий Терентьевич, крепкий, не высокого роста мужчина, ходивший степенной походкой в хромовых сапогах, казацком гольфе с лампасами запорожских казаков, в светлой вышиванке и накинутом на плечи кафтане, носивший картуз по казацки, набекрень, с торчавшим из-под него кудрявым чубом, то же не сидел без дел, и был сильным казаком.
Хозяйство наше было не большое, но крепкое. Конь, лошадь, корова, бычок, десяток коз, хряк и пяток свиноматок, куры, утки, гуси. Мы жили особняком, отношения в селе поддерживали с немногими сельчанами, в том числе с учителем, председателем сельсовета, с бухгалтером колхоза по фамилии Крат, и двумя такими же крестьянами, как мой отец. Звали их Иосиф Брода, и дядька Никола Забудько. Мы все были не коренными жителями села Лютеньки, а пришлыми. Они все были земляками из Гуляй Поля, и как я потом узнал, все воевали в армии батьки Махно, только они называли его, почему то – «Малой».
Все началось зимой тридцать первого года, когда к нам в село приехал оперуполномоченный ОГПУ лейтенант Рудь. Молодой парень лет двадцати пяти. Высокий, сухопарый мужчина, с темными короткими волосами и колючими, как шило глазами. Одет он был в сапоги, шинель и форменную фуражку с синей тульей и красным околышем. Подпоясан офицерским ремнём. С одного бока у него висел маузер в деревянной кобуре, с другой шашка. Конь у него был вороной с белой звездочкой во лбу. Приехал он в помощь и на усиление сельского актива, для оказания помощи по ускорению коллективизации и укреплению колхоза, со звучным названием: «Союз красных хлеборобов». На здании сельсовета сразу появилась кумачовая растяжка «ДАЁШЬ ВСЕХ В КОЛХОЗ!».