И незнакомец шагнул в низенькую дверь избушки. Любава какое-то время лежала, отогреваясь. Потом задумала отблагодарить незнакомца. Все-таки он спас ее от медведя. Разыскала где-то под лавкой ведро. Выбралась за дверь – набрать воды или, на худой конец, снега, сварить похлебку. От хижины шла куда-то в лес узенькая тропинка. Любава, рассудив, что, скорее всего тропинка ведет к роднику, отправилась по ней. Как она и думала, узенькая тропинка принимала ее к бессонному родничку.
В хижине, после того, как она растопила маленькую печурку, стало теплей и уютней. Порывшись по узким, полупустым полкам, Любава нашла мешочек с крупой, пару луковиц, кузовок с сушеными грибами. Покрошила все в успевшую закипеть воду. Пока похлебка томилась на огне, девушка вытрясла тяжелую, пропахшую дымом шубу, на которой лежала. Вымыла полы, разогнала успевших устроиться по углам пауков. Похлебку, которая уже успела свариться, щедро сдобрила сметаной, приготовленной для медведя – все равно лесному хозяину она теперь ни к чему. Нашла еще одну посудину, поменьше, разболтала в подогретой воде малиновое варенье – тоже из медвежьего угощения. К тому времени, когда хозяин вернулся в свою хижину, которую, вообще-то, можно было назвать берлогой, там было тепло и уютно, пахло едой. Любава же, свернувшись калачиком, спала, завернувшись в широкую шкуру. Ночь, проведенная в зимнем лесу, не прошла для нее даром. Девушку свалила простуда. Всю она горела в огне, жадно припадала пересохшими губами к кружке с подслащенной медом водой. А под утро ее затрясло в жестоком ознобе. Маленькая печурка горела во всю мощь, но земляные стены, пусть и укрытые бревнами, не могли удержать тепло так же хорошо, как добрая, сложенная на века изба. Девушка схватилась за грудь, закашлялась так, что чуть не свалилась с узенькой лавки. Он вздохнул, осторожно, чтобы не напугать девушку, снял с нее пропитанную потом одежду, скинул рубаху сам и, приподняв шубу, улегся рядом с девушкой. Ничего срамного в мыслях его не было – только желание согреть колотящуюся в ознобе девушку. Та сперва всполошилась, но после, почувствовав живое тепло, отмякла, прижалась плотней. Задышала ровно, засыпая.
Не день и не два пролежала Любава на узкой лавке, то мечась в жару, то впадая от бессилия в сон. Хозяин о ней заботился, поил жирным лосиным молоком, мясом птицы, кормил клюквой, растертой с медом. Неделю Любава пролежала больная. За это время хозяин берлоги стал ей дорог. Наконец настал вечер, когда больше нельзя было не заговаривать о ее возвращении домой. Решено было, что завтра он поводит Любаву домой. Девушка завела было разговор о том, что в селении его кто-нибудь да пристроит, а одному зиму зимовать – трудно. Но хозяин был тверд: в селение он не пойдет. Любава решила, что как-нибудь да устроит по-своему, а пока для виду согласилась, что он просто проводит ее до опушки леса у самой избы гончара, Любавиного дядьки.