Было в ней нечто угрожающее, нерусское, с чем Разумовский прежде не встречался. Тем более в женщинах. И он был почти уверен, что, попытайся опять повторить свою попытку, получит такой отпор, после чего ему останется только встать – то есть он именно представил себя беспомощно лежащим на полу – и уйти куда глаза глядят.
Идти ему было некуда. За то время, что он провёл в качестве галерного раба, Леонид научился смиряться перед неумолимыми обстоятельствами. Как оказалось, прежнее в нём не умерло, а всего лишь на время уснуло, а при первом случае тут же подняло голову, потому он повел себя так неразумно. Даже глупо. Всегда считался знатоком женщин, умел смотреть им в глаза, улавливать малейшие оттенки настроения, а тут… Не понять самого главного!
– Прости меня, Соня, пожалуйста, прости! – сказал он покаянно и, она могла подумать, униженно.
И подумал: ей хотелось его унижения.
Но Соне этого вовсе не хотелось. Она было момент даже испугалась того, что сделала. В ней тоже крепко сидели впитанные с молоком матери принципы и понятия. Она изменилась, но вовсе не так круто, как ему в какой-то момент показалось.
Уже в последний момент он уловил растерянность в её взгляде, а вовсе не торжество. И Разумовский этому обрадовался. Ещё не всё потеряно. У него есть шанс. Надо только на время отступить, отойти на заранее подготовленные позиции.
По-хорошему у него и не было этих подготовленных позиций, но сейчас Леонид спешно их строил…
– Мне не спится, – простодушно пояснил он, – то, что я так… поторопился, всего лишь опьянение… свободой. Наверное, я хотел убедиться в том, что и в самом деле свободен настолько, что могу почувствовать вожделение к женщине, которую любил… Люблю.
– Ты счел меня настолько доступной, что решил даже обойтись без прежнего ухаживания?
– Но ведь год назад мы с тобой все обговорили, – он упорно притворялся, надеясь, будто не понимает, что теперь всё изменилось.
И вдруг Соня расхохоталась, повергнув его в еще большее удивление.
– Неужели я произвожу впечатление такой дурочки?.. Погоди-ка.
Она встала, подошла к стоявшему у стены небольшому саквояжу и вынула оттуда чудом сохранившийся документ. Если бы Жан Шастейль не относился так трепетно к документам, не берёг их всеми средствами, вряд ли у них с Соней что-то осталось бы. Она протянула Разумовскому бумагу:
– Читай.
– Что это? На французском языке. Ты вышла замуж за Григория Потемкина? За того самого?
– Леонид, не будьте таким наивным. Конечно же, нет.
– Но он тоже Григорий Потемкин.
– Правильно. Только «тот самый» – Григорий Александрович, а мой – Григорий Васильевич.