Лапьер выразительно кивнул:
– Всё так. Скажу тебе больше, в марте-июне этого года я был в Петербурге… но не требуй ответа, зачем. После казни Капета, их императрица придумала для всех французов, проживающих в России или желающих въехать, особую клятву, текст которой надо произносить публично. Ее смысл в том, что каждый француз должен поклясться в верности монархическому принципу и династии Бурбонов и соответственно расписаться в ненависти к республиканским принципам и идеям Революции… Иначе…
Тут Норбер не выдержал и прервал его, сделав нервный жест:
– Пытки в застенках тайной полиции с целью выяснить цель присутствия на территории империи? Трибунал и казнь?
Это мрачное предположение казалось ему единственно возможным.
Лапьер беззвучно рассмеялся и отрицательно качнул головой:
– Как ни странно, нет. Всё обходится без крови, революционер, как нежелательное лицо, высылается за пределы империи в строго установленные сроки. Разумеется, будет хуже, если он попытается скрыться и остаться в стране вопреки воле ее властей. Но чаще всего, такого не бывает…
– Английский, испанский, итальянский, немецкий, но не знал, что ты говоришь еще и по-русски…,– Норбер не смог сдержать уважительного удивления, – какие таланты на службе Революции, а они рисуют нас полуграмотными недоучками и неудачниками…
Лапьер лишь отмахнулся:
– Нет, я не знаю по-русски. Просто в России все аристократы, чиновники и вообще, каждый хорошо образованный человек знает французский так, будто он родился в Нанте или в Лионе, а не в Петербурге или в Москве. Поэтому ни малейших трудностей в этом отношении у меня не возникло. Я считался эмигрантом, спасшимся от «ужасов» революции… да-да, не слишком удивляйся, не все 100% наших эмигрантов принадлежат к дворянству. Чтобы быть в сегодняшней России хорошо принятым, французу можно не быть аристократом, но крайне важно быть роялистом, как они выражаются «защитником Трона и Алтаря. Вот собственно и всё…
– И вот еще… Выходит, тебе, чтобы остаться в Петербурге, всё-таки пришлось приносить клятву в верности старому режиму и в ненависти к Революции?, – Норбер не смог не задать этот вопрос.
– А то, друг. С фигой в кармане, разумеется, сам должен это понимать. И не один я был такой «нехороший парень», сам понимаешь. По-человечески всё это крайне неприятно, а что делать, если надо? К тому же, злостному нарушителю сей клятвы грозило какое-то жестокое наказание…Может даже действительно казнь… А что делать, брат? Уже поздно, Норбер, надо отдыхать, нам завтра предстоит инспекция в местную тюрьму, взглянуть на результаты бурной деятельности нашего предшественника нужно непременно. Говорят, он был неадекватно жесток, возможно, кого-то еще удастся спасти.