. Что же ожидало несчастную гражданку Робер, не появись он так вовремя?! Изнасилование, беспредметный арест и казнь, скорее всего без суда?!
Он затруднился бы теперь определиться в своем отношении к Карье. Вначале оно было терпимым, даже относительно позитивным. Суровый, прямолинейный человек, несколько фанатичный, не страшно. Главное, ничего общего с Тальеном, Баррасом или Ровером.
Но сейчас… К тому же, в личном общении он показался Куаньяру человеком с явным отклонением, уже очень странными были некоторые его реакции. Нервное возбуждение не давало заснуть.
Скоро, совсем скоро обо всём узнает в подробностях сначала Неподкупный, потом и весь Комитет, возможно даже, мы выпишем путёвку любезному Карье до площади Революции, в один конец! И после этого еще мило удивляются, для чего же нужны чистки в наших рядах?
При прощании Анриэтта Робер неожиданно обняла за шею растерявшегося Норбера и крепко поцеловала в губы:
– Прощайте! Я никогда не забуду вас и того, что вы сделали для меня и моей девочки…Может мы еще встретимся в скором времени.. в Париже!
В своей комнате Норбер появился только рано утром и для себя уже решил, что завтра же они с Жюльеном допишут донесения и вернутся в Париж, здесь они видели уже всё… всё то, о чём потом отчаянно и напрасно захочется забыть…
Карье в памяти Жюльена, эмиссара Робеспьера, остался слишком нервным, даже слегка неадекватным человеком, чья крайняя жестокость возможно и объясняется именно этой неадекватностью, он был словно перевозбужден той огромной властью, которая неожиданно свалилась на него.
Почти недоступный для рядовых посетителей, он постоянно и много пил, отвечая угрозой на каждую просьбу о помиловании кого-либо, иногда он принимал молодых женщин, дочерей, невест и жён арестованных… но и эти унизительные для несчастных интимные визиты не спасали от трибунала и эшафота их отцов, женихов и мужей.
Возомнивший себя неприкасаемым восточным царьком, ультра- радикал Карье позволял себе кричать на своих местных коллег.
Иногда, встречая противодействие и несогласие в чем либо, в припадке бешенства он даже угрожал им, хватаясь за саблю, этого не избежал даже сам Жюльен, а затем рискнул напасть на местных патриотов из Клуба, что было явлением чрезмерным даже для этого сурового времени.
Дело было в том, что 132 человека, притом республиканцы, не из «умеренных», чистейшие якобинцы, выразили открытый протест против варварского произвола…
Скованных попарно их этапом отправили в Париж. Содержали их отвратительно, почти как африканских невольников, так что несколько человек умерло в пути. Они измучены дорогой, истерзаны душой и только проходя под конвоем по улицам очередного города, через силу еще могут кричать: «Да здравствует Республика!», за которую они теперь умирают в каком-то ужасном, непонятном кошмаре по вине властного самодура Карье.