Ваши не хотят понимать, что обособившись от народа, вы действуете на руку только затаившимся господам, и бывшим, и новым… Только вместе мы можем спасти Революцию!
Боитесь… боитесь вы нас, считаете грубыми, неуправляемыми, жестокими, жадными до крови… Я вас поправлю… до вражеской… до господской крови, заметь, не всякой…
Да, при звуках нашей «Са ира» аристократы мочатся в штаны, а их титулованные шлюхи с ароматными волосами и нежной, как теплый бархат кожей готовы на всё, чтобы пика в твоих руках безопасно опустилась…
Может я и такой, Норбер, таков мой опыт, не видел я вокруг примеров христианской любви и милосердия, со мной и моими близкими аристократы обращались иначе…
Я убивал аристократов 10 августа 92 года в Тюильри – Жак откинулся на стуле, забросив ногу на ногу и скрестив на груди руки, – я убивал их в стенах Аббатства в сентябре, я убивал роялистов и интервентов при Вальми. Я не щадил вандейцев в Нанте в 93-м. И униженно каяться в этом я не собираюсь…
Но разве таков весь наш народ? Я так не думаю…к сожалению, многие из нас обычные миролюбивые трудяги, рабочие лошадки, которые умеют только терпеть и терпеть, бессильно стонать и жаловаться. Наверно, всё еще верят в «добрых господ» старых или новых без особой разницы…
Жак остановился перевести дыхание, облизнул пересохшие губы:
– Хочешь правды, Индеец, не боишься её? Я о многом думал… я конечно необразован в отличие от тебя… но я тоже учусь… нас учит наше время…
Обсуждали у кордельеров зимой твой доклад в Клубе, когда ты осудил Карье. Жёстко так прошелся.
Сукин ты сын, Норбер, сукин сын, не нравится тебе Карье, нашелся великий гуманист нах…, а сам… за четыре месяца до этого, в Майенне… разве там не гремели выстрелы, там не стучал нож гильотины? А когда после твоего отзыва в Париж Майенн только вздохнул с облегчением, туда нагрянули «адские колонны» Вестерманна и Тюрро…после них, конечно, ты вспоминался майеннцам, как «ангел-покровитель»…
Содержание ваших докладов так незначительно отличается…те же описания зверств шуанов над местными республиканцами, те же ссылки на чрезвычайные обстоятельства. Или вся разница в том, что Карье был близок к Эберу, которого вы уже тогда задумали свалить, в то время как ты…вхож в дом Дюплэ на улице Сент-Онорэ?
Хочешь меня арестовать? Я – Жак Арман, санкюлот, сторонник умерщвленных вами Эбера и Шометта, «левый ультра-радикал», как вы нас называете или по-новому «недобиток» и «охвостье Эбера». Что же ты молчишь, тень Робеспьера, мать вашу?! Почему ты молчишь?!
Куаньяр молчал. Ему впервые стало страшно оттого, что в грубой страстной речи Армана услышал определенную долю правды. Мы стали сильны только в союзе с санкюлотами, без народа нам скоро конец! И даже в чем-то заслуженный?! Что же будет дальше? Никто не знает…Конец Революции?! Нет…нет…