Нервно встряхнул головой, словно защищаясь от недопустимых мыслей и новых неуместных эмоций. Наконец усилием воли взял себя в руки. Ну его к черту, Арман сам слишком многого не знает про своего любимца Эбера.
И как же удачно, гад, ткнул в нос миссию в Майенн… впервые Норбер не нашел, что ответить…
Разумеется, он всегда считал, что действовал строго в рамках революционной целесообразности, в отличие от неадекватного самодурства Карье, старался избегать всякой лишней жестокости и спасти от гильотины невинно заподозренных, но как же всё это относительно…
Но неужели в чьих-то глазах он ничем не отличается от Карье или Колло?! Или от карателей генерала Тюрро?!
Ну их к черту, сентиментальных слюнтяев и провокаторов. А Жако… просто затаил зло за судьбу Эбера и Шометта.
Куаньяр решил прощаться, он медленно встал из за столика и тяжело опустил руку на плечо Армана.
Санкюлот понял его по-своему, губы иронически дернулись:
– Именем Республики… и всё такое? Да, братишка? Понимаю… Идейная правота дороже всех чувств и всякой дружбы? Неужели так вдохновляет пример Робеспьера и Демулена?
– Иди ты знаешь куда, поклонник папаши Дюшена!, – огрызнулся Норбер и убрал руку с его плеча, – только перестань так орать, тебя могут услышать другие....Я ухожу, но если какая крайность, сообщи мне через Жюсома… вот, – он бросил на стол клочок бумаги, – это его новый адрес. Впрочем, Пьер сам бывший кордельер, ты и так, думаю, знаешь его адрес.
Жак Арман вызывающе расхохотался и вытер красным колпаком влажный лоб:
– Аттракцион неслыханного гуманизма, приятель! Тронут до глубины души! Это чудо! Среди правоверных и «неподкупных» у меня старого грешника всё же есть друг!
Норбер проигнорировал эту насмешку, и, не оборачиваясь, ушел.
Арман задумчиво сузив глаза, мрачно смотрел ему вслед:
– Хороший парень и добрый патриот…каким всегда и был… и чем его привлек Робеспьер? Ну что ж, если мы сумеем объединиться и возьмем верх, это зачтется в его пользу… ни за что не дам его уничтожить …
Приглашение в дом Мориса Дюплэ
Куаньяр бесцельно блуждал по набережной Сены уже более часа, пытаясь привести в порядок мысли и чувства.
Болью отозвалась память на эту неожиданную встречу с прошлым.
Тяжелый осадок оставила короткая встреча с Арманом, тем удивительнее, что даже хищная жестокость и крайний радикализм Жака не вызывали у Норбера отвращения к нему, скорее досаду и сожаление, и только мысли о Луизе де Масийяк смогли изменить настроение к лучшему.
Пять лет назад было это, в столь памятном, но теперь уже далеком 1789-ом году.