* * *
Я бросил взгляд через Руму, к темной зелени сопок. И не поверил глазам. Саша смотрит туда же: лицо напряглось, крупные губы сжаты, глаза как бойницы для пулеметов.
Сопок нет! Вместо них громадный скальный массив, над которым полыхает багровое зарево. В уши ударил глухой раскатистый, почти громовой звук. Как от удара колотушкой по громадному барабану. Один удар, другой…
Но ведь такого не может быть!
— Мне всегда интересно, куда идет караван…
Саша произнес загадочную фразу вполголоса, пытаясь рукой отыскать бутылку «Славинской» на пространстве пледа. Пришлось помочь ему. Как только я отвел глаза от миража, он пропал. И тучка оторвалась от солнечного края, оставив на крючке протуберанца серый клочок.
— И что ты думаешь? — спросил я, забирая у него бутылку.
— Когда-то мир делился на Эоны. Теперь на зоны. Ты знаешь, сколько их, зон?
Стараясь понять, что происходит в первый день отпуска, я занялся перечислением:
— Свободного режима, общего, строгого, усиленного, карцерного, карьерного…
— Но у нас народная демократия, — не дал продолжить Саша, — Народ может свободно мигрировать между зонами. Свободного режима, как назвал ее ты, самая обширная.
— Это где? — спросил я.
— Это там, где один грязный стакан на троих. А заедают из сковороды общей ложкой. И утираются рукавом.
А то я не знал! Разве ж сам не оттуда? Но его упоминание об Эонах! Неожиданно прозвучало, странно отозвалось… Как струна в груди натянулась и прозвенела.
В заводь с миражом мы больше не возвращались. Саша выбирал другие места. В доме отца дневал-ночевал я редко. Месяц получался необычный. Иногда мы сидели в квартире целый день, молча выкуривая по полторы пачки заграничных сигарет. Полина Диомидовна старалась не мешать.
День отъезда складывался традиционно. Застолье в доме отца, после чего он и мачеха садятся в Сашину машину. Она во что бы то ни стало желала присутствовать в аэропорту. Всякий раз. Мне это не нравилось, отец воспринимал ее желания как закон, Саше все равно. Она за несколько минут успевала так испортить настроение… То цеплялась к пассажирам, то к буфету, рвалась на летное поле… На сей раз я ухитрился сделать так, что у трапа мы оказались вдвоем.
И тут случилось невероятное. В горле сформировался тугой вязкий комок, сердце больно сжалось, выступили обильные слезы. Смотрю на Сашу и не вижу. Столь плотной и непроницаемой оказалась слезная завеса. Попытался преодолеть непонятное состояние, не удалось.
А ведь никто не видел моих слез лет где-то с четырнадцати! Никто не мог похвастать тем, что уловил на моем лице даже тень расстройства типа страха или печали. И неважно, что происходит внутри, снаружи я непоколебим. Что за напасть сегодня?