– Видел кого-нибудь? – спросил Коклико, между тем как Гуго, с фонарем в руке, всходил по лестнице.
– Да!
– Говорил он с тобой? Что сказал?
– Четыре-пять слов всего на все.
– А потом куда он делся после этого разговора?
– Пошел принять ванну.
Коклико посмотрел на Кадура, думая, не сошел ли он вдруг с ума?
– Ванну? что ты толкуешь?
– Очень просто, – возразил араб, который готов был отвечать на вопросы, но только как можно короче. – Я лежал вот там. Приходит человек, смотрит; солдат пополам с лакеем. «Это он!» сказал мне мальчик. Я отвечал: «молчи и спи себе». Он понял, закрыл глаза и мы оба захрапели. Человек проходит мимо, взглядывает на меня, видит дверь, никого нет, вынимает из кармана ключ, отпирает замок, добывает огня, зажигает тоненькую свечку и идет вверх по лестнице. Я за ним. Он уже у нас.
– Ловкий малый!
– Ну, не совсем-то: ведь не заметил же, что я шел за ним. Он стал рыться повсюду. Тут я кинулся на него; он хотел было закричать; но я так схватил его за горло, что у него дух захватило; он вдруг посинел и колена у него подкосились. Он чуть не упал; я взвалил его на плечи и сошел с лестницы. Он не двигался. Я побежал к реке и с берега бросил его на самую середину.
– А потом?
– А потом, не знаю; вода была высокая. Когда я вернулся домой, мальчик убежал со страху.
– Гм! – сказал Коклико, – тут решительно что-то есть. Друг Кадур, надо спать теперь только одним глазом.
– А хоть и совсем не будем спать, если хочешь.
Коклико и не так бы еще встревожился, если б мог видеть, на следующий день, как кавалер де-Лудеак вошел в низкую залу в Шатле, где писал человек в потертом платье, склонясь над столом с бумагами. При входе кавалера, он положил перо за ухо и поклонился. Его толстое тело на дряблых ногах казалось сделанным из ваты: до такой степени его жесты и движения были тихи и беззвучны.
– Ну! какие вести? – спросил Лудеак.
– Я говорил с г-ном уголовным судьей. Тут смертный случай, – почти смертный, по крайней мере. Он дал мне разрешение вести дело, как желаю. Приказ об аресте подписан; но вы хотите, чтоб об этом деле никто не говорил, а с другой стороны, наш обвиняемый никогда не выходит один. Судя потому, что вы об нем говорили, придется дать настоящее сражение, чтоб схватить его. А Бриктайль – человек совсем потерянный, им никто не интересуется; я знаю это хорошо, так как мне приходилось употреблять его для кое-каких негласных экспедиций. Легко может статься, что граф де Монтестрюк вырвется у вас из рук свободным и взбешенным.
– Нельзя ли как-нибудь прибрать его?
– Я об этом уже думаю и сам.