– Бедная, милая матушка! – прошептал он; – мне кажется, как будто вчера только она меня обнимала!
Он пересилил свое волненье и, подняв голову, продолжал:
– Ну! теперь я пойду к графу де Колиньи и у него попрошу помощи и покровительства. Только не в этом костюме хочу я явиться к нему: он должен помочь дворянину и я хочу говорить с ним, как дворянин.
– Ба! – сказал Коклико, – мы уже потеряли счет глупостям! Одной больше или одной меньше – право ничего не значит!
Кадур не сказал ни слова и вышел опять. Он достал из тележки полный наряд, лежавший под грудой капусты, и принес его графу, который в одну минуту переодел снова. На этот раз принцесса уже не могла участвовать в экспедиции. Она должна была наконец расстаться с тем, кому всем пожертвовала. Она встала, бледная, но твердая, и, протянув ему руку, сказала:
– Вы любили меня всего один день; полагайтесь на меня всегда.
Скоро затем, закутанный с ног до головы в длинный плащ, из-под которого видны были только каблуки его сапог, конец шпаги и перо на шляпе, Гуго дошел благополучно до отеля Колиньи, а за ним подошли Кадур – огородник и Коклико – тряпичник.
Лишь только он вошел в двери отеля, дворецкий остановил его: граф де Колиньи занят важными делами и никого не принимает.
– Потрудитесь доложить графу, что дело, по которому я пришел, не менее важно, – возразил Гуго гордо, – и что он будет сам раскаиваться, если меня не примет теперь же: дело идет о жизни человека.
– Как зовут вашу милость? – спросил дворецкий.
– Гриф де-Колиньи прочтет мое имя на бумаге, которую я должен ему вручить.
– Ваша милость не поверит ли мне эту бумагу?
– Нет! граф де-Колиньи один должен прочесть ее…. Ступайте.
Дворецкий уступил этому повелительному тому и, почти тотчас же вернувшись, сказал:
– Не угодно ли войти? граф вас ожидает.
Гуго застал графа де-Колиньи стоящим перед столом, заваленным картами, планами, в большой комнате, освещенной высокими окнами, выходящими в сад, залитый светом. У него был стройный стан; красивое лицо его поражало выражением смелости и упорства; ни утомительные походы, ни заботы честолюбия не оставили ни малейших следов на этом лице. Мужественный и ясный взор графа остановился на Гуго.
– Вы желали говорить со мной, и со мной одним? – спросил он.
– Так точно, граф.
– Вы, значит, думали, что принесенная вами бумага настолько важна, что, не зная меня и не желая себя назвать, вы сочли себя вправе настаивать, чтоб я вас принял немедленно?
– Вы сами увидите это сейчас, я же вовсе не знаю, что заключается в этих бумагах.
– А! – отвечал граф де-Колиньи с видом любопытства. Он протянул руку и Гуго подал ему пакет.