Как только назначение графа де Колиньи было объявлено, Гуго один из первых явился к королю с просьбой о разрешении идти с армией, получившей приказание собраться в Меце.
– Я имею неоцененную честь, – сказал он, – состоять в свите вашего величества, но я хвастаюсь с усердием, которое вы изволите понять, смею надеяться – на первый представляющийся случай доказать моему государю ревность мою к его службе. Все честолюбие мое состоит в том, чтобы стать среди тех, кто хочет сражаться во славу его королевского имени!
– Вы правы, – отвечал король; – я даю вам разрешение. Дворянство мое окружит меня и в Венгрии, также точно как окружает в Лувре.
И, обращаясь к толпе придворных, король прибавил;
– Если бы дофину, сыну моему, было хоть десять лет, я бы послал и его в поход.
Эти слова, разнесенные стоустой молвой, довершили всеобщее увлечение. Графа де Лувуа, который разделял уже с отцом своим, канцлером Ле Телье, тяжесть занятий по военному министерству, буквально засыпали просьбами. Кто не ехал в Венгрию, на того уже почти и смотреть не хотели. Общий порыв идти с графом де Колиньи за Рейн и за Дунай был так силен, что дав сначала позволение всем, кто хотел, скоро были вынуждены ограничить раздачу разрешений.
Среди этого всеобщего волнения, дававшего новую жизнь двору, столь оживленному и до сих пор кипучей деятельностью молодого царствования, трудно было разобрать, что происходит в уме графини де Суассон, внезапно увлеченной свою фантазией в объятия Гуго де Монтестрюка.
Какое место назначала она в своей жизни этой связи, родившейся просто из приключения и в которой любопытство играло более заметную роль, чем любовь? Она и сама этого не знала. С самой ранней молодости она выказала способность вести рядом любовные дела с интригой; должность обер-гофмейстерины при королеве, доставленная ей всемогущим дядею, кардиналом Мазарини, открывала ей доступ всюду, а итальянский дух, наследованный ею от предков, позволял ей, при тонком понимании духа партий, вмешиваться и в такие дела, в которых она вовсе ничего не понимала. Живость ума и горячий характер, в связи с особенной эластичностью правил, выручали ее до сих пор во всем и всегда.
Под глубокою, беспощадною и тщательно скрываемою ненавистью её к герцогине де ла Вальер таилась еще упорная надежда привести снова короля к ногам своим и удержать его. Это было единственной заботой Олимпии, мечтой её честолюбия, которое могло удовлетвориться только самым неограниченным владычеством. И вот в самом разгаре её происков и волнений, она неожиданно встретилась с Гуго.