Мысль об этом пришла Олимпии в голову в самую ночь разрыва с Гуго и имя графини де Монлюсон, как мы видели попало ей на уста почти случайно. Гордый ответ Гуго, которому она пожертвовала всем, превратил эту догадку ревности в полную уверенность. Но ей нужны были доказательства, и она поручила Карпилло следить как тень за Монтестрюком.
Много уже значило знать, что он делает, но не менее необходимо было знать и что он думает. Вдруг ей пришла на намять принцесса Мамиани, с которой графиня де Суассон была дружна, как с соотечественницей. Раз вечером, в Лувре, она поймала на её лице выражение такого волнения, что вовсе не трудно было догадаться об его причине. Кроме того, она слышала от самой принцессы, что она очень приятно провела время в замке Мельер, где и Гуго был принят герцогиней д'Авранш.
Зазвать принцессу к себе было не трудно; при первом же случае, Олимпия ее задержала и обласкала, употребив весь свой гибкий ум, все свое искусство на то, чтоб добиться её доверия. Овладевшее Леонорой серьезное чувство, поразившее ее как удар молнии, предрасположило ее к изменам, не потому, чтоб ей хотелось говорить о своей любви, но она просто не могла устоять перед искушением слышать имя любимого человека, говорить о том, как они встретились. Кто знал ее во Флоренции, в Риме, в Венеции, блестящую, высокомерную, веселую, и кто встретил бы ее теперь в Париже, серьезную и задумчивую, – тот не узнал бы её.
Олимпия всего раза два поговорила с Леонорой и узнала все подробности пребывания графа де Монтестрюка у Орфизы де Монлюсон и между прочим странную сделку, устроенную там хозяйкой. Она еще обстоятельней расспросила принцессу и убедилась, что целью всех усилий Гуго де Монтестрюка, мечтой всей его жизни, его Золотым Руном, одним словом, была – Орфиза де Монлюсон, герцогиня д'Авранш.
– Хорошо же! – сказала она себе; – а я, значит, была для него только орудием! Ну, когда так, то орудие это станет железным, чтоб разбить их всех до одного!
Через несколько дней после отъезда Монтестрюка, за которым так скоро последовал отъезд Орфизы де Монлюсон, принцесса Мамиани была приглашена графиней де Суассон и застала ее сидящею перед столом. На столе, между цветами и лентами, стояло два металлических флакона в роде тех, в которых придворные дамы держали духи, а в хрустальных чашах были золотые и серебряные булавки, похожие на те, что итальянки закалывают себе в волосы. Олимпия смотрела мрачно и сердито.
Она играла, казалось, этими булавками, не вставая при входе Леоноры; она сделала ей знак сесть рядом и продолжала опускать дрожащей от злобы рукою одну булавку за другой в флаконы. Они выходили оттуда, покрытые какою-то густою сверкающей жидкостью, как будто жидким огнем.