«Эй, на том берегу, мы здесь!» – бросившись к воде, Катя, Никита и Руслан, отчаянно замахали руками и немедля увязли в грязи по колено.
«Стойте,» – бросился за ними Эдуард, но было уже поздно. Постоянно подпитываясь водой из озера, черная грязь по берегам не превращалась в камень, а пребывала в состоянии вечной ловушки: липкая, вязкая, засасывающая. Потерявшие бдительность путешественники влетели в неё на полном ходу, в азарте успев добежать почти до воды. Так, что Эдуард Петрович и добраться до них не мог, не угодив в клейкую жижу. Теперь они представляли собой идеальную мишень для индейца, который, невозмутимо стоя поодаль, уже доставал стрелу. У Эдуарда Петровича холодок пробежал по спине. Так вот куда дикарь настойчиво и неутомимо их вел. Знал, что они вляпаются по самые уши. А они шли, как послушные овцы на бойню.
«Руслан, лови,» – бросил он ничего не понимающему мальчику его школьный рюкзак. – «Закройся им и голову прикрой.» Больше Эдуард ничего для них сделать не мог. Поколебавшись несколько смертельно опасных мгновений, он развернулся и побежал от индейца прочь. Навстречу ему, обегая озеро, неслась красивая женщина лет тридцати с развевающимися длинными черными волосами. А следом за ней ковылял заросший старик и, грозно потрясая половником, кричал, срывая голос: «Парамошка, чертяка ты краснорожий! Ты что удумал? Вот я тебе задам.» После секундного колебания коварный индеец опустил лук, гневно выкрикнул что-то на своем гортанном языке и, не торопясь, с достоинством удалился.
Женщина бегала туда-сюда по кромке грязи, плакала, смеялась и, оживленно жестикулируя, не переставала говорить. Даже не вслушиваясь в певучий язык, уже только по одной экспрессивной манере говорить с бурей эмоций в каждой фразе, в ней безошибочно можно было узнать итальянку. Не в силах подобраться к застрявшим в грязи, она повисла на шее Эдуарда, от широты переполнявших её чувств целуя, обнимая, гладя по лицу. Эдуард Петрович молча пережидал это извержение вулкана, не пытаясь вставить ни слова, лишь приобняв красавицу за талию. А она действительно была красавицей: стройной, гибкой, черноглазой, с лицом, напоминающим всех итальянских актрис одновременно: от Софи Лорен до Моники Белуччи – залюбуешься.
Дохромавший, между тем, до места дед суетился, приплясывая вокруг: «Вот радость то! Радость то какая! Люська, да отпусти ты его, задушишь. Дай ка я обниму.» И бросился на грудь Эдуарду Петровичу.
Катя наблюдала за этим праздником жизни, с ужасом понимая, что все глубже и глубже погружается в черный жидкий пластилин. Она увязла уже почти по колено, когда, наконец, открыла рот и завопила, разом переорав громкоголосую, певучую итальянку и суматошного деда: «Да помогите же нам! Скорее!»