«Дай я, дедушка,» – встрял Руслан.
«Ишь ты, чего придумали. Ловко,» – уважительно сказал старик, повозив туда-сюда металлическую «собачку» молнии и распахнув, в конце концов, сумку. Секунду спустя Лючия пронзительно вскрикнула, упала перед сумкой на колени и бережно извлекла лежавшую сверху найденную синюю шляпу. Потрясение, отразившееся на её лице, было так велико, что она не в силах была вымолвить и слова, а с итальянками это случается крайне редко. Держа перед собой шляпу нежно, словно дитя, Лючия гладила выцветшее перо, едва сдерживая слезы.
«Она … Ваша?» – высказала невероятную догадку Катя.
Лючия молча кивнула. Сколько бы не прошло лет, каждая женщина узнает свою шляпу, тем более, что она была последней в её жизни. Шляп итальянке не доводилось носить уже восемь лет. Это была она – та самая шляпа, что юная красавица Лючия впервые надела в тот роковой день прогулки на поезде, та самая шляпа, из-под которой она снисходительно оглядывала столпившуюся на перроне публику и стреляла глазками по молодым людям, та самая шляпа, что за минуту до её решительного прыжка с поезда улетела в сияющий туман и сгинула навек, как и вся её прошлая жизнь.
«Мы нашли её в нескольких днях пути отсюда,» – зачем-то пояснила Катя.
Иван Петрович, между тем, продолжил копаться в спортивной сумке Никиты. Три теплых осенних куртки, извлеченные им из неё, вызвали его горячее одобрение. Кроме того, Никита смог похвастаться пачкой жевательной резинки, оберткой от сникерса, смартфоном, наушниками и студенческим проездным.
«Телефон? Не брешешь? А говорить то куда? И проводов нету,» – вертел старик в руках бесполезный, мертвый, черный пластиковый прямоугольник, отключившийся как раз накануне из-за севшей батареи, даже постучал по нему грязным ногтем и поднес к уху, надеясь услышать гудок.
Извлекая стрелу, застрявшую в школьном рюкзаке Руслана, дед честил индейца на все лады: «Парамошка, сучий потрох, какую вещь хорошую попортил! Ай-ай-ай! Чтоб тебе пусто было!»
Иван Петрович с благоговением листал школьные учебники: разбухшие, перекореженные, с пожелтевшими от морской воды страницами. Катино предположение, что учебники могли бы пойти на растопку, вызвало у деда праведный гнев. Для человека, любящего читать, отсутствие хоть каких-нибудь книг, было испытанием, пожалуй, худшим, чем для заядлого курильщика отсутствие сигарет. Он бережно перебирал книжки и тетрадки, любовно поглаживая их морщинистыми руками и предвкушая удовольствие, словно сладкоежка от припрятанной шоколадки. А для растопки, как оказалось, вполне годилась местная сизая трава: сухая и ломкая, она горела не хуже картона.