Одним словом, старт – преинтереснейшее и прелюбопытнейшее время.
Капитан Филби отдал команду: «По местам стоять!» и растворился в сознании корабля, увидел и почувствовал всех членов экипажа, проверил связь с ЦУПом. Вот корабль запустил двигатели и Филби почувствовал, как начался их прогрев. Сколько раз за последний месяц он уже проделывал все эти процедуры на тренировках, но вот сейчас – впервые по настоящему. Впервые, если он допустит ошибку, следом за вспышкой смоделированной боли, которая является обычной спутницей тренировок, может последовать нечто большое – боль настоящая, значительно более острая, несущая настоящие разрушения его гигантскому корабельному телу. Филби хорошо знал это ощущение. Ему, боевому пилоту был знаком момент, когда мир виртуальный неожиданно перестаёт быть таковым и превращается в реальность, ещё более жуткую и пугающую.
И хотя сейчас нет войны, это не повод расслабляться и делать свою работу хуже, чем можешь. Добротно и умело Филби вывел корабль из дока, сразу за ним увидел мигающие огоньки лоцмана, пристроился за проводником, пару часов шёл следом, выбираясь из строительных лесов гигантской космической верфи. Так, на плазменниках красивый большой корабль и вышел на разгонную прямую.
Филби отключил плазменники и включил ноль-ускоритель. Чтобы влететь в черную дыру, необходимо было разогнаться до скорости близкой к световой. Не слишком высокой, чтобы не проскочить в ноль-пространство, но и не слишком маленькой, чтобы не попасть во временную ловушку и не проболтаться у самой двери в неизвестность лишние полторы – две тысячи лет.
– Счастливого пути, капитан, – услышал он голос Туффира, увидел его образ где-то на краю своего сознания.
– Счастливо оставаться, встречайте нас с оркестром! – пошутил капитан, затем включил щиты, ноль-генераторы и дал разгон. – Экипажу приготовиться к прыжку!
Черная пустота надвигалась зияющей дыркой на фоне тысяч звёзд. Она была не страшной, нет. Наоборот, простой и даже какой-то безвкусной, неинтересной.
Это была не та тьма, что окружает тебя ночью в лесу, когда тот оживает звуками.
Не та тьма, которая наползает на тебя в тёмном чулане, пугая шорохами и скрипами.
Не та тьма холодного и дико прекрасного космоса, которая так манит исследователей.
Тьма, в которую летел Тодд, была плоской. Плоской, одномерной и какой-то безвкусной. Сначала Тодд боролся и сопротивлялся этому чувству. Его поразила мысль, что где-то он уже видел эту Тьму, она была ему ужасающе знакомой! Потом ужас отступил. Надвигавшееся безвкусие, а вернее, отсутствие всякого вкуса, цвета и запаха незаметно заполонило всё его существо. Апатия, немочь, нежелание двигаться – это всё живые слова. Но нет слов, чтобы описать то чувство, которое заполонило Тодда.