Потерянные ключи (Андрианова-Голицына) - страница 104

Понятно было, что у них пока зашло не очень далеко. Наверняка зашло намного ближе, чем Тасе хотелось бы. Но она вся уже была устремлена мыслями в ту сторону и жадно ловила любую надежду. Как я понял по ее кратким ремаркам, Николай (его вроде бы называли полным именем, на западный манер) пока что скармливал ей нехитрую девичью смесь из буддийской философии и поверхностного мистицизма в духе Костаньеды. Мне всегда казалось, что мои попытки вовлечь Тасю в познание были серьезнее, но увы – ее влекло сейчас не содержание, а форма, а форма эта имела карие глаза лани. Не знаю, какой у него был голос. Но, должно быть, его высокомерно-небрежные интонации Тасю околдовывали. Я все это понимал, и понимал также, что ничего не могу поделать. Мои интонации никого не околдовывали, мои попытки пускаться в рассуждения – пусть они даже заслуживали внимания не меньше, чем николаевские – утомляли. И как назло, похоже, гуттаперчевому математику понравились результаты его воздействия. Он даже соблаговолил потратить на Тасю немного своего драгоценного времени. Пару раз я застал ее за длинным телефонным разговором. Судя по счастливой улыбке и неуклюжим попыткам умно отвечать – это был разговор с ним. Переписки «Вконтакте» я не нашел – видимо, опасаясь, что я могу ее увидеть, она все удалила, хотя раньше меня нельзя было заподозрить в чтении чужих писем. Впрочем, раз я все-таки залез в ее ноутбук, значит, опасения Таси были не напрасны. Право, я сам не ожидал, что смогу так поступить. Именно то, что я там ничего не обнаружил, огорчили меня больше всего. Значит, Тася знает, что это уже никак не может сойти за безобидный флирт.

Я по-прежнему приходил вечером домой, радостно объявлял, что принес лакомства – какие-нибудь булочки с кремом или клубнику. Тася выходила и вежливой улыбкой благодарила («ну что ты, не стоило»), но я хорошо видел, что она лишь отбывает повинность. Ритуал день ото дня сокращался, она все быстрее возвращалась к себе, к ноутбуку, телефону или маникюру, а я долго сидел на кухне, жуя принесенный с собой магазинный салатик и раздумывая, будет ли удобно, если сегодня я засижусь за своим компом допоздна и естественным образом лягу спать в гостиной на диване. Это было бы самым логичным, ведь меня давно никто не приглашал в спальню, но вот в чем загвоздка: в этом случае мой статус здесь становился непонятным. Ведь если я уже и сам не претендовал на спальню, то самое лучшее, что мне следовало сделать, это немедленно переехать.

Я спрашивал себя, зачем она Николаю. Может, конечно, я что-то упустил в Тасе, но, по моим представлениям, она не могла стать интересным объектом для востребованного симпатичного болтуна – по крайней мере, востребованного в узких кругах тасиных подружек. С другой стороны, ведь когда-то ей нравился я. А это еще более невероятная ситуация, чем Николай, которому понравилась Тася. Я даже невольно допустил (попытавшись тут же с негодованием отвергнуть) мысль о все той же тасиной квартире. Если допустить, что какую-то роль в моем вовлечении в тасину жизнь эта квартира сыграла, то почему это невозможно и в случае Николая? Я ведь ничего о нем не знал. Творческая интеллигенция реже бывает иногородней, чем техническая: в Петербурге и своей переизбыток. Однако все возможно. Да и у коренного могли быть проблемы с жильем. И так как Тася в принципе не вызывала у него омерзения… а она вообще-то объективно была очень миловидной девушкой, хоть и не первой уже юности… я, кажется, уже об этом говорил. Вобщем, я определенно к ней несправедлив. Будем считать, что она ему нравилась. Она наверняка восхищенно смотрела ему в рот и в удлиненные глаза и, возможно, он вскоре начал испытывать потребность в повторении этого взгляда. Скорее всего, поначалу он вообще ничего не знал о квартире, ведь на вопрос, как и с кем она живет, Тася бы ни за что не соврала, что одна. Я в этом уверен. Она могла шлепнуть что-нибудь плоское типа «все сложно», что означало бы «у тебя есть все шансы сделать так, чтобы я была для тебя одна», после чего дальнейшие расспросы до поры до времени прекратились. Но в какой-то момент они все равно возобновятся (если все зайдет далеко) и бедной честной Тасе придется унизительно увиливать, рассказывая, например, что она «находится в процессе расставания», при том, что я все еще торчу у нее, как пень. Я уже несколько раз подряд уезжал на все выходные в лес, чтобы не путаться под ногами; теперь от неловкости я стремился даже на буднях заночевать где-нибудь в гостях. Я видел, что это приносит ей облегчение, но облегчение явно перемешивалось с чувством вины. С этой взаимной неловкостью надо было заканчивать. Тем более, что и без Николая наши чувства давно угасли. Мне не хотелось, чтобы Тася чувствовала себя виноватой, поэтому непосредственно перед своим уходом я специально несколько раз выводил разговор на наши непонимания, несходство интересов и т.д., но старался сделать это в самом дружелюбном ключе. Момент для расставания был самым подходящим – другой раз, пожалуй, я бы не скоро решился. Близился отъезд в поход на Алтай, причем в двойной поход: пройдя сначала спортивную «четверку», мне предстояло отдохнуть два дня в лагере в предгорьях, а затем присоединиться в качестве помощника руководителя (носильщика) к легкой коммерческой «единичке» с оплаченными едой и обратным билетом. С учетом времени на поезд (ради экономии денег я был готов 4 дня читать книжку на верхней полке, вместо того, чтобы за полдня долететь самолетом) мне предстояло отсутствовать примерно месяц. Это было как раз то, что нужно. Я положил запас денег на карточку, а карточку – в свою набедренную сумку. Заблаговременно собранный рюкзак перевез к другу Косте, с которым мы вместе должны были стартовать в «четверку». Он же должен был приютить меня на пару недель после моего возвращения: его мама к тому времени еще не собиралась перебираться в город с дачи, а подруга еще не дошла до стадии переезда к нему. Так что имелась целая отдельная комната. На работе я договорился легко: я работал (чинил смартфоны) без оформления, успехами моими начальство было довольно, поэтому согласилось сохранить за мной место. Тем более что отпуск, понятно, не оплачивался.