– Идиот, – рассмеялся он сам себе, – куда я иду? Что здесь происходит? Знает ли Оливия обо всем этом? Вряд ли… Неужели она привезла бы меня сюда, зная, что за нечисть здесь водится? С другой стороны, как она оживилась, когда я сказал, что, судя по всему, видел Абигейл… В тот момент она вообще обо мне не думала… Черт знает, что. Хотя нет гарантии, что даже он в курсе всей этой хрени.
Ему вдруг захотелось закурить или, как минимум, выпить пива.
– Генри, – позвал его знакомый мужской голос.
Генри обернулся, сердце бешено застучало, кровь с напором реки в прорванной дамбе хлынула в голову. Улыбка сошла с его лица.
Как в этом лесу мог оказаться его отец?!
– Генри… – опять повторился зов. – Сынок, я здесь.
Генри снова обернулся вокруг себя. Никого не было, вернее не было видно. Но что он мог видеть? Темные очертания кустов и деревьев? А что там, за ними?
– Отец? – неуверенно произнес Генри. – Это правда ты?
– Да, я здесь, – звучал голос из темноты.
– Я точно спятил, – пробормотал Генри. – Покажись мне!
«Его не может здесь быть, здесь ходят только мертвые, – рассуждал Генри, – с другой стороны, если это не отец, как та дохлая нежить могла знать о нем? Если только…»
– Отец, – крикнул Генри в сторону леса, – ответь мне: ты умер?
Кусты зашевелились. «Это ветер», – промелькнула отчаянная мысль. Но то был не ветер. Это был он: отец Генри. Генри видел его всяким: счастливым, задумчивым, убитым горем, злым, слегка выпившим, пьяным в стельку, пребывавшем в состоянии алкогольной «ломки». Он видел его всяким, но только не мертвым: глаза помутнели, мешки под ними стали еще темнее и выразительнее, худые щеки совсем впали в скулы, натянув бледно-серую кожу на кости.
– Что с тобой? – брезгливо спросил Генри у трупа, выходившего к нему навстречу.
– О, это? – тот осмотрел себя. – Это пустяки. Ты спросил: умер ли я? Ну, кажется, что да… Не помню, точно, когда… Дней пять тому назад, надо полагать… О, ну ничего, ты не беспокойся, – он подходил все ближе, – мое тело лежит в ванной. А там давно требовался капитальный ремонт… так что к соседям снизу скоро просочится моя начинка, – он хрипло рассмеялся, – и они вызовут полицию. Я уверен, какой-нибудь офицер знатно облюет наш старый ковер в гостиной, – он рассмеялся громче, – но такая уж у них работа! Я – их работа… Они – мои собственные уборщики, моя личная прислуга.
Старый Харрис (старый и совсем мертвый Харрис) снова стал смеяться, обнажая за редкими гнилыми зубами распухший язык, который лежал уже не в слюне, а в зловонных испражнениях мертвого тела.