— Это Алексей Палыч… Я буквально на минуту… Хотела…
— У меня кухонные процедуры. Извините.
Ангелина уходит. Лазарев раскладывает овсянку из кастрюльки:
— Будете?
— А почему бы и нет?
Мы пьем холодный сливовый сок и приступаем к трапезе. Я, не в силах сдержать совершенно обезьяннего любопытства, рассматриваю шкафы с фолиантами, портрет.
— На яичницу нажимайте, пока не остыла. Ангелина мне принесет.
— Спасибо… Не откажусь…
— Вы с Захаром уже встречались?
— С кем?
— Моим «вице»?
— Нет. А что, он у вас по музейным делам?
— Не совсем. Да он вам все сам растолкует. У него есть какие-то свои соображения. У нас паритет: его дела — его, мои — только мои. Но я бы вам советовал к нему прислушаться. Он мужик головастый.
— Ну и книг у вас…
— Не помещаются в кабинете. Пришлось по всем стенам растыкать. Отец оставил мне свою библиотеку, вот и таскаю за собой.
Я киваю на портрет:
— А это?
— А это он и есть… Генерал-лейтенант Лазарев Павел Николаевич. Когда-то мы с ним сильно бодались. Он всерьез учил меня читать то, что нужно.
— Да у меня дед был не лучше. У меня «Любовник леди Чаттерлей» на инглише под подушкой… а он мне Дарвина под нос.
— А мой мне фантастикой как-то по башке съездил… вот такой томина был… «Космическая полиция», кажется. Тяжелая… «Не смей забивать голову макулатурой, Алексей!»
— Помогло?
— Не очень.
— Важный дядечка. Один мундир чего стоит.
— Да мундир как раз он не очень жаловал. Когда заставили художнику позировать, он его впервые при мне из нафталина вынул. Он же у нас не из солдафонов, лампасы с погонами скорее декоративные.
— Как это?
— Ученый муж… Оборонка… Конструктор каких-то там систем… Столько лет вместе прожили, а я так толком и не знаю, что он там из этих боевых стрелялок, бухалок и леталок сочинял. Хотя даже с меня подписку брали. О неразглашении.
— А что же вас, Алексей Палыч, не в ту сторону повело? Была бы династия… По бухалкам и стрелялкам…
— Честно?
— Честно.
— Да он же не просто невыездной был, Лизавета Юрьевна. Его всю жизнь за заборами продержали. За проволочкой и вышками… В этих номерных Арзамасах…
— Оберегали, значит.
— Да уж… Насмотрелся я… Как в клетке был. Пусть золотой, лауреатскими знаками увешанной, а в клетке. Этого нельзя, того нельзя… Всего нельзя… Он в Москву в консерваторию своего Баха прилетал слушать, а вокруг него те еще меломаны сплошняком сидели… В штатском… Нет, я очень вовремя представил, что даже в бане никогда не останусь один. Как он! И все!
— А мама? Она не с вами?
— Маму я из Новосибирска вытащить не могу. Она у меня классная хирургесса. Матерщинница и хулиганка. Между прочим, несмотря на немалые лета, еще режет.