Я лежу на сохранении. Это значит, прежде всего, что мне не дают нормально поесть. Соки, творог, рыбный бульон из сиротского минтая… А мне дико хочется лопать, жрать, вгрызаться и даже высасывать.
Нет, во всем остальном в родильном отделении нашей райбольницы отношение ко мне — самое что ни на есть…
Меня перемещают из отдельной (как я ни протестовала!) палаты в процедурную и смотровую под ручки, как музейную китайскую вазу эпохи Минь. Ну как же! Я же не хухры-мухры! Я руководящая леди!
Доктор Лохматов склоняет над моим пупом свою молодую плешь, прощупывает холодными пальцами мое пузо и недовольно сопит:
— Раскормила пацана! Как рожать будешь, дура?
Называть меня дурой — это его привилегия.
— Как все! — огрызаюсь я.
По ночам я вою от голода.
И ворую втихую. Из общего холодильника для больных. То есть дожидаюсь, пока все женщины заснут, подбираю подол длиннющей теплой рубашки, чтобы случайно не запутаться и не шлепнуться на твердый кафель в коридоре, влезаю в меховушку-безрукавку, которую мне всучила моя бывшая нянька и до сих пор домоправительница Гаша, и потихонечку, по стеночке шлепаю к могучему холодильнику «Бош» (между прочим, этот валютный холодильник я лично пробила для родилки) и тырю, тибрю, лямзю, умыкаю — одним словом, ворую вкусненькое из запасов прочих пациенток.
О чем, кажется, все они прекрасно знают, но из бабской солидарности помалкивают. Потому как доктор Лохматов приказал не давать мне никакой пощады. Да я и сама понимаю, что стала похожа на колбасообразный древний дирижабль «СССР», который когда-то девчонкой видела в кино.
Воровать — это, видно, у меня на роду написано. Потому как несколько лет назад я отправилась в «Столыпине» из этого города в зону как вполне оформленная в горсуде на три года элементарная воровка. За то будто бы, что слямзила у некоей Маргариты Федоровны Щеколдиной ее бесценные семейные сокровища в виде полутора килограммов колец, брошек, сережек и прочего металлического барахла с камешками…
К чему была совершенно непричастна.
В конечном счете Щеколдинихе отлились все мои слезки.
Но про это я стараюсь не думать, чтобы не нанести вред психике моего сыночка, который хулиганит где-то там, внутри меня, уже вполне явственно выражая желание прекратить всю эту нудятину и появиться на свет.
Засиделся, лапуля.
Как-то я умыкнула из «Боша» пару домашних котлет и чью-то литровую банку квашеной капусты. Котлеты сожрала еще у холодильника, а капусту оттащила в палату.
Капуста была заквашена классно, как только наши женщины в слободе умеют. Нашинкована крупно, хрусткая, с чуть заметной горчинкой, с клюковкой и даже ломтиками осенней антоновки. Я чавкала как порося и чуть ли не урчала, слизывая с голых локтей потеки рассола.
