— Каким — таким?
— Не знаю… Не похожим… Тихий ты какой-то… Слишком… Может, тебя в Москву переправить? Или сюда спецов по медицине позвать?
— Да не надо мне никаких чужих спецов. Вокруг меня тут Колька Лохматое выплясывает. Жмет, чтобы я ему в эту богадельню машину преподнес… За свои… Такой механизм.
— Какой еще механизм?
— Забыл, как называется. Дорогой — жутко! Ну, это такая хреновина. С дыркой. Тебя в нее головой вперед суют — и сразу все видно! Что там у тебя в мозгах творится.
Серафима усмехается, подкрашивая губы:
— Это томограф называется, пап. Это не для нашей дыры. Их и в Москве-то единицы. Ну, я пошла. Завтра загляну!
— Стоп-машина, Сим. К Захару намылилась?
— А ты откуда знаешь?
— Сережки вот эти вот ты всегда надеваешь… когда к Захару. Ну и где он? На острова на своем катере опять втихую пришлепал? Он же всегда там на траверзе баржи с табаком снизу встречает…
— Ну и что?
— Ты поосторожнее с ним, доча. Если что — он нас с тобой с потрохами сдаст. Не задумается.
— А что это такое «если что»? Ты что? Что-то выкинул, пап? О чем даже мы не знаем? Да?
— Иди уж…
— Темнишь, Фрол Максимыч. Ох, как бы я сейчас хотела — головой тебя в этот чертов томограф, чтобы понять, что там за каша у тебя в черепке варится?
— И со Степаном поаккуратней: тихие да смиренные — они самые опасные. Ты вон какие ему рога навесила. Молчит. Молчит. А как боднет?
— Покуда Бог милует. Ты что думаешь, Захар у меня на стороне первый?
Серафима выходит. Максимыч допивает компот и выковыривает из чашки пальцем ягоды, ворча недоуменно:
— Кого же они там ухайдакали? А?
Поздним вечером служебная дама Котикова, покуривая, ждет Степана Иваныча возле их подъезда. И своего дожидается — тот выносит к мусорным бакам ведерко с мусором. Котикова встает.
— Степан Иваныч, я просто обязана… доложить.
— Ну?
— В четвертой протоке на островах Захар Ильич Кочет на своем катере отдыхают. С музыкой…
— Ну и что?
— Так ведь и Серафима ваша там. Вдвоем они. Без никого. Вы хоть и исполняющий обязанности, а главный у нас. Роняется авторитет.
— Да иди ты, Котикова. Вы с Маргаритой его еще не так роняли. На тех же островах…
— Маргарита Федоровна в мужних женах не ходила. Вы бы своей хотя бы для приличия в морду дали.
— Благодарю за службу, мадам! — кривится Кыськин папаша.
Когда за полночь домой возвращается лениво-сытая Серафима, Степан, в футболке и трусах, спит за кухонным столом, положив голову на кулаки. На столе выпивка и закусь. Серафима оглядывает его брезгливо, приподнимает за волосы голову:
— Опять назюзюкался. С чего?
— Сон приснился… жуткий.