Таким образом, вопрос не в том, ставили себе древние люди и древние евреи в частности цели или не ставили, строили они свои действия в соответствии с целями или нет. Они это делали. Вопрос в том, можно ли цели Иисуса вывести из результатов его деятельности. Можем ли мы, например, провести границу между целями Иисуса и целями его последователей после его смерти?
До сих пор я настаивал на том, что историк должен исследовать этот вопрос и проверить данные. Это не тот вопрос, который надо выбросить из головы как неуместный по отношению к древнему миру или неподходящий для богословия (часто боятся, что избыток истории нанесет ущерб вере). Разумеется, мы не должны игнорировать факты.
Однако мы должны обратить серьезное внимание на одно из предостережений Кэдбюри. Я имею в виду его замечание об огне и дыме. Между ними не всегда имеется точное соответствие. Это правда, что ранняя церковь пришла к вере в то, что Иисус был существом трансцендентным, что Бог послал его, чтобы спасти мир, что он скоро вернется в славе, и что все, кто поверили в него, будут спасены. Историки должны попытаться объяснить происхождение и развитие этих и других верований, но было бы безрассудством, если не хуже, сходу утверждать, что исторический Иисус должен был соответствовать таким верованиям. Кажется внутренне правдоподобным, что верования, касающиеся отношения Иисуса к Богу и его близкого возвращения, весьма сильно зависели от явлений воскресшего. Несомненно, именно такое явление убедило Павла, что Иисус не напрасно умер (Гал. 2:21) и что он вернется с неба (1 Фесс. 4:16) — верования, которых Павел придерживался, не имея привилегии знать Иисуса. В области догматической веры мы имеем много дыма — много прочных верований — но мы должны быть очень осторожны, описывая породивший их огонь.
Иное дело, однако, когда мы задаем вопросы о других вещах, например, о существовании учеников как секты и об их убеждении, что последние дни уже настали. Убеждение Павла, что Господь вернется с неба и что воскресение не будет воскресением физического тела (1 Кор. 15:44—50), можно объяснить явлением воскресшего. Труднее приписать той же причине общую эсхатологическую схему, в рамках которой Павел жил и работал.
Верно, что эсхатологическая схема, в рамках которой находилась ранняя церковь, не обязательно была полностью задана Иисусом; что-то могло прийти от окружающей среды. Здесь я хочу только указать, что в одних случаях выводить причины из результатов — огонь из дыма — разумнее, чем в других.
Кэдбюри считает, что данные больше говорят в пользу Иисуса, не имеющего цели, чем в пользу программно ориентированного Иисуса. Здесь мы подходим к решающему моменту. Упреждая подробную аргументацию, скажу: на мой взгляд, данные говорят о том, что Иисус имел определенную программу. Единственный способ избежать в этом месте движения по кругу — соблюдать осторожность и использовать сходящуюся последовательность аргументов. Априорное предположение Кэдбюри о том, что у древних людей в целом не было осознанных программ, может выглядеть как информирование читателей о данных. касающихся Иисуса. Мое противоположное предположение может побудить меня увидеть цели там, где их нет. Судить о качестве данных должен будет читатель. Мне кажется, мое априорное предположение, что Иисус, по всей вероятности, имел цепи, приведшие к соответствующим результатам, побуждало меня искать факты, а не создавать их и не совершать над ними насилие. Далее, я считаю, что гипотеза, указывающая разумную и хорошо обоснованную связь между Иисусом и церковным движением, лучше, чем такая, которая не указывает связи и, объясняя, почему миссия Иисуса не окончилась с его смертью, апеллирует, в конечном счете, к случайности и к опыту воскресения 70.