Если принять во внимание духовную атмосферу Палестины первого столетия н.э. с ее эсхатологическим» политическим и революционным брожением, становится понятным, что отказ Иисуса от мессианских устремлений не мог быть принят ни его друзьями, ни его врагами. Его галилейские приверженцы, паже после сокрушительного удара, нанесенного их надеждам его смертью на кресте, продолжали надеяться, что рано или поздно он обнаружит себя и возродит царство Израиля». Кроме того, его иерусалимские обвинители не могли не подозревать, что этим галилеянином, популярность которого распространилась теперь к на Иудею, руководили мотивы свержения существующей власти (p. 154).
Таким образом, Вермеш утверждает, что Иисус не выступал против Торы в принципе и даже в сколько-нибудь важных частностях, хотя его поведение и взгляды могли быть оскорбительными для фарисейства. В любом случае, он был казнен не из-за того, что был против Торы, а потому, что был ошибочно принят за политического революционера.
Складывается следующая ситуация: те, кто, по-видимому, больше всех знают об иудаизме в целом и о законе в частности — еврейские ученые, — не находят каких-либо существенных моментов разногласия между Иисусом и его современниками, во всяком случае таких, которые могли бы привести к его смерти 65. Со своей стороны, христианские ученые все больше и больше убеждаются в том, что между Иисусом и иудаизмом имело место фундаментальное противостояние, и это противостояние со стороны Иисуса было осознанным. Трудно сказать, чем именно вызвано желание христианских ученых придерживаться этой установки. Не видно, чтобы она была основана на новой информации об иудаизме или оставалась в пределах допустимых разногласий. Скорее, она объясняется мотивами, о которых мы упоминали выше: гипотеза a priori более предпочтительна, если в ней устанавливается связь между учением и деятельностью Иисуса, его смертью и возникновением христианства. На самом деле возможны только две предпосылки для такой связи, и обе они были отражены в этом обзоре. Первая — это самосознание Иисуса. Если допустить, что у него были большие личные притязания, достаточные, чтобы послужить причиной его казни, это поможет объяснить некоторые элементы его учения, его смерть и возникновение христианства. Трудность здесь в том, чтобы обнаружить притязания, достаточные для объяснения казни, особенно если оставаться в границах традиционного понимания терминов. Притязание на мессианство, если оно у Иисуса было, не кажется оскорблением, подлежащим суду (если оно не было истолковано, по предположению некоторых исследователей, как вызов Риму). Притязание на титул Сына человеческого или на знание о том, что он грядет, не является богохульством. Правда, Штауфер (а за ним Шоепс) находит в словах Иисуса притязание на божественность, которое могло быть истолковано как богохульство, но доказательство Штауфера нельзя признать убедительным 66.