— Чем я могу помочь?
— Продолжай покупать ее деревяшки и записывай слова. Ты не можешь изменить то, что есть.
— Ты действительно так думаешь, Лиззи?
Она недовольно посмотрела на меня, опасаясь дальнейших вопросов.
— Все можно изменить, если достаточное количество людей этого захотят, — продолжила я и рассказала ей о Мюриэл Маттерс, выступившей в парламенте.
— Я не думаю, что может что-то измениться для Мейбл. Весь этот шум, который устроили суфражистки, не для таких женщин, как я и она. Это для дамочек со средствами, а они всегда будут хотеть, чтобы кто-то другой выдраивал их полы и мыл горшки, — в ее голосе звучала резкость, которую я нечасто слышала. — Даже если они получат свои права, я все равно останусь bondmaid миссис Мюррей.
Bondmaid. Если бы я не нашла это слово и не объяснила ей его значение, смогла бы Лиззи посмотреть на себя иначе?
— Но ведь ты хотела бы изменить жизнь, если бы была такая возможность?
Лиззи пожала плечами и остановилась, чтобы переложить сумки в другую руку. От их тяжести на ладони остались красные следы, и она потерла ее. Моя сумка была легче, но я сделала то же самое.
— Знаешь, — сказала Лиззи, когда мы пошли дальше, — Мейбл думает, что ее слова попадут в Словарь и будут подписаны ее именем. Я слышала, как она хвасталась перед миссис Стайлз, и у меня не хватило духу ей возразить.
— Почему она так думает?
— А почему бы ей так не думать? Ты же ей не говорила, что так не будет.
Мы шли медленным шагом, и, несмотря на прохладную погоду, по лицу Лиззи стекала струйка пота. Я думала о словах, которые узнала от Мейбл, Лиззи и других женщин — тех, которые потрошили рыбу, кроили одежду, мыли дамские уборные на улице Магдалины. Они высказывали свое мнение подходящими для них словами и с благоговением смотрели, как я записываю их на листочках. Я ценила их слова и прятала в сундуке, чтобы спасти. Но от чего спасти? Я боялась, что их найдут и посчитают ненужными? Или это были мои собственные страхи за себя?
Я никогда не мечтала, что люди, дарившие мне слова, увидят их еще где-то, а не только на моих листочках, но сейчас я поняла, что эти слова никто и никогда не прочитает, кроме меня. Женские имена, записанные с такой аккуратностью, никогда не будут напечатаны. Их слова и предложения навсегда потеряются, как только я о них начну забывать.
Мой «Словарь потерянных слов» был не лучше решетки Дамской галереи Палаты общин: он скрывал то, что следовало бы видеть, и молчал о том, что следовало бы слышать. Когда Мейбл не станет и меня не станет, чемодан превратится для слов в обыкновенный гроб.