Доктору Мюррею нездоровилось, но он предложил поехать со мной в церковь Святого Варнавы в повозке. В последний момент я отказалась. Солнце действительно светило, и я знала, что Гарет пойдет в церковь пешком с мистером Хартом и мистером Свитменом. Я не видела его три месяца, пока шла подготовка офицерского состава, и мне хотелось столкнуться с ним, когда наши дороги пересекутся на Канал-стрит.
Миссис Мюррей успела сделать три снимка со мной под ясенем: один — c доктором Мюрреем, второй — с Дитте, а третий — c Элис и Росфрит. Она уже убирала фотокамеру, когда я попросила ее сделать еще один снимок.
Лиззи стояла на пороге кухни, скромно одетая в новое платье. Я махнула ей рукой, но она покачала головой.
— Лиззи, — позвала я ее. — Ты должна. Это день моей свадьбы.
Она подошла, смущенно склонив голову от устремленных на нее взглядов. Когда она встала рядом со мной, я заметила булавку ее матери, ярко сверкающую на фоне тускло-зеленой фетровой шляпы.
— Повернись немного в эту сторону, — сказала я.
Мне хотелось, чтобы камера запечатлела ее украшение, и я подарила бы ей фотографию.
Гарет был одет в офицерскую форму. Он выглядел выше, чем раньше, и я пыталась понять, мне это только казалось или он выпрямился после освобождения от работы за наборным станком. Он был красив, и я была красива — так, как никогда раньше. Так мы подумали друг о друге, когда приблизились к церкви с разных сторон улицы.
Пройдя внутрь, мы встали перед викарием. Мистер Харт стоял слева от Гарета, а Дитте — справа от меня. Четыре ряда скамей были заняты работниками Издательства и Скриптория. В центре первого ряда сидели доктор и миссис Мюррей, мистер Свитмен, Бет и Лиззи. На свадьбу мы пригласили больше гостей, но близкие друзья Гарета воевали во Франции, а Тильда записалась в Отряд добровольной помощи, и ее матрона в соборе Святого Варфоломея в Лондоне не разрешила ей приехать.
Я не запомнила ни слов викария, ни его лица. Наверное, я слишком долго рассматривала букет, который для меня собрала Лиззи, поэтому в памяти остался лишь стойкий аромат белых нежных ландышей. Когда Дитте попыталась забрать его, чтобы Гарет надел мне кольцо, я отказалась выпускать его из рук.
Мы вышли из церкви и попали под дождь из риса, который подкидывали над нашими головами женщины из переплетной мастерской. Потом я увидела хор наборщиков и печатников в белых фартуках. Мы с Гаретом держались за руки и с восхищением слушали, как они пели «При свете серебристой луны».
Росфрит сфотографировала нас. Я вдруг с ужасом представила этот снимок на каминной полке: Гарета, навечно оставшегося молодым, и себя — старой, закутанной в шаль и одиноко сидящей у огня.