Я вырезал листок из инструкции по варке риса. Индийский офицер носил его смятым в кармане и вытащил, когда я искал бумагу. Я обрадовался, зная, что ты оценишь язык хинди на обороте. Того офицера зовут Аджит. Это он подсказал мне слово и объяснил его значение. Он также просил передать тебе, что его имя переводится как «неуязвимый». По его настоянию я написал это на листочке. Когда я сказал, что значение своего имени не знаю, Аджит покачал головой. «Нехорошо это, — сказал он. — Имя определяет судьбу». По этой логике Аджит рожден для войны.
Пока жизнь у меня довольно «уютная» (видишь, как быстро я осваиваю местный жаргон), но я так давно не получал от тебя вестей, Эс. Говорят, что с завтрашнего дня мы начнем получать почту, потому что военное министерство наконец утвердило наше местоположение. Жду подробных отчетов о твоих буднях, новостей об Издательстве, Скриптории и, конечно, о Берти. Не стесняйся скучных подробностей. Я прочту их с удовольствием. Передай привет Лиззи и мистеру Харту (пожалуйста, загляни к нему). Я напишу ему отдельно, но, боюсь, его депрессия кончится только вместе с войной. Твой визит его обрадует.
С вечной любовью,
Гарет
УЮТНЫЙ
«Не привыкайте к своим уютным казармам, лейтенант. Вы скоро будете в окопах по уши в грязи».
Лейтенант Джеральд Эйнзверт, 1915
После отъезда Гарета я много недель видела во сне, как он умирает сотнями разных способов. Я плохо спала, а утром просыпалась от ужаса. Так что его первое письмо стало для меня настоящим эликсиром.
— Лиззи, письмо!
— От кого? От короля?
Она улыбнулась и устроилась за столом, готовая слушать.
— Звучит так, как будто они там действительно на каникулах, — сказала я, прочитав письмо до конца.
— Да, похоже. И у Гарета появился интересный друг.
— Да. Мистер Неуязвимый. Кстати о нем…
Я вытащила листок из конверта и прочитала запись Гарета.
— Разве не чудесное слово? Я решила использовать его как можно чаще.
— У тебя будет больше поводов, чем у меня.
Письма от Гарета продолжали приходить каждые несколько дней. Август сменился сентябрем. После смерти доктора Мюррея работа почти не замедлилась. Никто не освобождал стеллажи и не собирал коробки, и я стала надеяться, что Скрипторий останется таким, какой он был. Мистер Свитмен («Фред» мне давалось с трудом) стал подкидывать мне слова для исследования, и я почувствовала, что жизнь приходит в равновесие. Я снова начала ездить в Издательство и старое здание Музея Эшмола. Мистер Харт действительно пребывал в подавленном состоянии, но, вопреки надеждам Гарета, обрадовать мне его не удавалось.