Я не знала о сундуке до тех пор, пока после похорон ее подруга Лиззи Лестер не настояла на том, чтобы отправить его вам. Она вытащила это потрепанное сокровище из-под кровати и объяснила мне, что я в нем найду, если открою крышку. Бедная женщина была убита горем, но, когда я пообещала, что перешлю вам сундук при первой же возможности, она немного успокоилась.
Сундук простоял у меня на кровати всю неделю. Я его так и не открыла. Когда мои слезы по Эсме высохли, я поняла, что мне не нужно исследовать его содержимое. Для меня Эсме — как любимое слово, которое я понимаю по-своему и не хочу менять свое мнение.
Сундук ваш, Меган. Хотите — открывайте его, хотите — нет. Что бы вы ни выбрали, пожалуйста, знайте, что я с удовольствием отвечу на любые вопросы об Эсме, если они у вас возникнут. Кстати, она называла меня Дитте. Я очень скучаю по этому имени и буду рада такому обращению, если вы захотите написать мне.
С любовью и глубокими соболезнованиями,
Дитте Томпсон
Мег сидела рядом с сундуком так долго, пока в комнате не стемнело. Рядом с ней лежало письмо Дитте. Прочитанное и перечитанное. Одна страница была смята оттого, что Мег скомкала ее в порыве ярости, но через секунду постаралась ее расправить.
Отец постучал в дверь ее комнаты. Тихий, неуверенный стук. Он предложил ей чай, но она отказалась. Он снова постучал и спросил, все ли у нее хорошо. Мег заверила его, что она в порядке, хотя и не была в этом уверена. Когда часы в холле пробили восемь, она словно очнулась от наваждения, встала с кресла, в котором просидела четыре часа, и зажгла лампу. Открыв дверь в гостиную, она позвала отца.
— Я бы выпила сейчас тот чай, папа, — сказала она. — C печеньем, если можно.
После того как Филип поставил перед ней поднос, он налил чай в любимую китайскую чашку Сары, добавил лимон, поцеловал дочь в лоб и вышел из комнаты. О том, что ужин давно остыл, он даже не стал говорить.
Уже три года Мег пила чай из этой чашки и держала ее точно так же, как мать, — зажав ладонями и повернув ее ручкой вперед, чтобы не дотрагиваться губами до небольшого скола на ободке. Привычные движения размыли границы реальности, и вместо своих элегантных пальцев она увидела распухшие пальцы матери, с размякшими от жары мозолями и грязью под ногтями. Короткие, толстые ноги матери больше подходили для этого кресла, чем длинные ноги Мег, но она любила сидеть в этом кресле. Несмотря на жару, Мег дрожала. Совсем как мать, когда приходила из сада выпить чай с мужем и дочерью.
«Что сказала бы мама про сундук? — подумала Мег. — Велела бы открыть или держать запертым?» Cундук уже полдня стоял на кушетке. Взглянув на него еще раз, Мег поняла, что уже привыкла к нему. «Не спеши», — посоветовала бы ей мать.