— Если узнает доктор Мюррей…
— Если ты беспокоишься об этом, позаботься о том, чтобы он не узнал. Вот твой маршрут. Листовок хватит на обе стороны Банбери-роуд, между Бевингтон и Сент-Маргарет.
В маршрут входил Саннисайд. Я так и стояла в нерешительности.
— Ты ведь в Иерихоне живешь?
Я кивнула.
— Ну, тогда тебе вообще близко, — сказала Тильда. — Билл, иди с ней.
— А как же ты?
— Никто не удивится, увидев меня ночью, а тебе нужен кавалер под ручку. Как это ни прискорбно.
На улице Сент-Джайлс людей почти не было — лишь еще одна пара и пьяные студенты, расступившиеся перед нами с показной вежливостью. На Банбери-роуд было совсем безлюдно. Я успокоилась и даже пожалела, что так неохотно взялась за дело.
— Давай я брошу, — предложил Билл, когда мы подошли к первому почтовому ящику на Бевингтон-роуд.
Мы с Биллом оба знали, что я отличаюсь от тех женщин, что я, возможно, разделяю их взгляды, но я не осмелюсь встать с ними в один ряд. Я покачала головой, когда он потянулся за пакетом. Билл положил свою руку мне на талию, и мне было приятно чувствовать его силу. Я развязала веревку, и упаковочная бумага слетела вниз, обнажая листовки. Заключенная под стражу женщина смотрела на меня с укором, обвиняя в безразличии.
Когда мы добрались до Саннисайда, пачка листовок заметно уменьшилась. Я все делала быстро, а Билл перестал разговаривать со мной после того, как я заявила, что его шуточки могут разбудить людей и заставить их выглянуть в окно. При виде красного почтового ящика я замедлила шаг. Когда я была маленькой, я думала, что доктор Мюррей должен быть весьма важной персоной, если у него есть собственный почтовый ящик для отправки и приема писем. Мне нравилось представлять, что он до отказа забит конвертами с листочками. Когда я выучила алфавит, папа разрешил мне писать письма самой себе. Я придумывала слова и значения для них, писала глупые предложения, смысл которых был понятен только мне и папе. Потом он давал мне почтовую марку и конверт, на котором я записывала адрес: Скрипторий, Банбери-роуд, Оксфорд. Я сама шла через сад, выходила за ворота и кидала письмо в красный почтовый ящик доктора Мюррея. Каждый день я следила за выражением лица папы, когда он разбирал почту, пришедшую в Саннисайд, раскладывал листочки по ячейкам и отвечал на письма. Когда ему наконец попадало в руки мое письмо, он относился к нему так же ответственно, как и к другой корреспонденции. Он внимательно читал его, кивал головой в знак согласия и подзывал меня, чтобы узнать мое мнение. Даже когда я хихикала, он старался держать серьезное лицо. Я до сих пор испытывала детский восторг, когда опускала письма в красный почтовый ящик доктора Мюррея.