К значению этого (слегка параноидального) высказывания следует подойти со всей серьезностью. В самом деле, мы видим в нем одну из причин притягательности Лукача: он дает орудия пыток, при помощи которых немарксистскую мысль, призванную отстаивать интересы критического анализа, можно заставить признаться в преступлениях. Напрасно «буржуазный» ученый обращается к фактам: в отсутствие «тотального» марксистского видения тот, кто ссылается на реальные данные, просто обрекает себя на обвинения в эмпиризме. А эмпиризм – это «идеология буржуазии» [Lukács, 1983, p. 174]. Лукач пишет:
Основным положением диалектического метода является гегелевское учение о конкретности понятия. Вкратце, это учение гласит, что целое первично по отношению к частям: часть должна истолковываться в свете целого, а не наоборот… [Lukács, 1975, p. 25].
Если факты способствуют опровержению «тотальной» теории марксизма, то «тем хуже для фактов» [Ibid., p. 30].
Философы науки знают тезис Дюгема – Куайна о том, что всякая теория, пересмотренная соответствующим образом, может быть согласована с любыми данными и любые данные могут быть отвергнуты в ее интересах. Но то, что предлагает Лукач, – это отказ от данных в интересах философии, умаляющей значение эмпирического наблюдения вообще как последнего прибежища идеолога. Так ему удается спасти марксизм от нападок реальности и поставить его над наукой, чтобы он впредь праздновал над ней свой бессмысленный триумф.
Философски настроенные любители литературы по современной экономике часто сочувствуют марксистскому предприятию. Ведь голые факты «цены», «прибыли», «предложения» и «спроса» являются также человеческими реалиями, связанными с нашим фундаментальным социальным опытом: трудом, обменом, даром, собственностью, домашним хозяйством, потреблением и общественным порядком. Философ обращается к концепциям, которые служат напоминанием об этих основополагающих разновидностях опыта и неизгладимо отпечатываются на экономической алгебре, как голова суверена – на монете. Поэтому философа может привлечь прочтение Маркса Лукачем, где трудовая теория стоимости представлена в истинном свете: не как продолжение эмпирической экономики, а как реинкарнация облеченной в «научные» одежды главной темы «немецкой классической философии» – взаимодействия субъекта и объекта. Восстановив это упущенное значение марксистской алгебры, Лукач придал ему такую моральную окраску, чтобы оно благоприятствовало революционной цели. За маской экономической теории он увидел живую драму человеческого субъекта, запертого в «борьбе не на жизнь, а на смерть» с «объектом», который всегда угрожает победить и уничтожить его. Другими словами, он снова распознал очертания гегелевской диалектики, в чем-то подобные тем идеям, которые Кожев преподнес разочарованным интеллектуалам Парижа.