. Сначала главным противником был «оппортунизм». Затем «нигилизм» [Lukács, 1963, p. 63]. Во времена сталинской паранойи воплощением сил реакции стал «троцкизм» [Lukács, 1980, p. 34]. В «Значении современного реализма» (1957) Лукач излагает подробную историю того, как маскировался враг:
Врагом во времена Гейне был германский шовинизм. Позднее им стал агрессивный империализм, а далее – фашизм. Сегодня это идеология «холодной войны» и подготовки к ядерной войне. Борьба против общего противника, которая привела к тесным политическим альянсам в наше время, позволяет критическому реалисту учитывать социалистический взгляд на историю, не отказываясь от своей идеологической позиции [Ibid., p. 109].
Ни одна перемена в описании врага не отражала трансформации в его образе мысли. Ибо, хотя враг может изменить имя, он не меняет своей природы. Противником всегда остается буржуа, властелин мира сего, втянутый в борьбу не на жизнь, а на смерть с пролетарием, стоящим на страже будущего. Даже после смерти Сталина и последовавшего вторжения в Венгрию в 1956 г. (когда Лукач, разумеется, сохранил жизнь, несмотря на то что был членом правительства Надя) он продолжал разделять мир на «буржуазных» и «пролетарских» антагонистов [Ibid., p. 14]. К тому же он по-прежнему старался обличить существовавшую в то время литературу, в частности «модернистскую», отстаивая неназванный идеал социалистического реализма.
Конечно, поздний Лукач не заходил так далеко, как в «Разрушении разума» – основном тексте своего «сталинского» периода, в котором практически вся немецкая постромантическая философия была объявлена протонацистской. Вообще из-под его пера выходила небезынтересная критика. Так, он признавал историческое значение и психологическую проницательность Оноре де Бальзака и Вальтера Скотта. Однако снисхождение к таким «реакционным» свидетелям исторических событий было возможным с его стороны только благодаря тому обстоятельству, что жили они до появления марксизма. Поэтому осуществляемая ими «реакционная» критика ценностей Французской революции могла быть правильно воспринята новым революционером, способным стереть клеймо ложного сознания.
Подобной снисходительности не мог быть удостоен никто из современных писателей, и отсюда вечная проблема в лице Томаса Манна, бывшего друга, изобразившего Лукача (что определенно льстило его интеллектуальным способностям) Нафтой из Волшебной горы, автора, романы которого по праву относятся к высшим достижениям литературы XX в. Для Лукача он был вечной занозой, как Томас Стернз Элиот для Фрэнка Рэймонда Ливиса. Но об этой проблеме он старался забыть, не отступая от убеждения, что после Маркса литература является либо революционной, либо реакционной; либо пролетарской, либо буржуазной; либо социалистической, либо подлежащей огню. Цензорский пыл, с которым он излагал свои взгляды, и необычайная склонность осуждать, навешивая ярлыки, дали основание для обвинения со стороны Лешека Колаковского. Оно состояло в том, что Лукач был интеллектуальным сталинистом, с точки зрения которого оппоненту отказывается в праве на существование уже в силу самого его несогласия.