, до цвели, до вздутия, до непристойности»
[46]. Здесь мы впервые у Сартра в полной мере сталкиваемся со своеобразной трансформацией кожевской версии Другого, «не-Я», решительно выступающего против «Я» свободы и самосознания.
Отвращение Рокантена – une éspèce d’écoeurement douceâtre – контрастирует у него с чувством внутренней свободы. Он ощущает в себе способность отречься от мира, отказаться от его подавляющего вездесущия. Поэтому его отвращение находит более конкретную мишень, а именно других людей, и в особенности тех, кого он считает «буржуа», тех, чьи лица совершенно безосновательно светятся праведностью. Буржуа – это воплощение Другого, вездесущее отрицание себя. Рокантен созерцает погруженность представителей буржуазии в дела семьи и государства, то, как легко они находят утешение в религии, общественных собраниях и социальных ролях. И его ответом становится яростное отречение от всего этого. Буржуазия – это квинтэссенция ложных идеалов, живое свидетельство попранной свободы, памятник тем, кто предал самих себя. Что бы ни случилось, он-то себя не предаст. И история его отвращения – это история отказа принадлежать.
Рокантен был первым из многих таких литературных творений – центров сознания, безучастных наблюдателей. Таков Мерсо, от лица которого ведется повествование в «Постороннем» Камю (1942). Таковы анонимный рассказчик у Мориса Бланшо в книге «В желанный миг» (1951) и «отсутствующий» рассказчик в «Ревности» Алена Роб-Грийе (1957). Последнее произведение положило начало литературному направлению «новый роман», в котором ничего в действительности не происходит, а все чувства только подразумеваются. Для скептически настроенного английского читателя все эти страждущие наблюдатели – это ушедшие в себя подростки, которые льстят себе, что их отвращение – своего рода святость. Есть другой, хотя, возможно, и предвзятый взгляд на Рокантена. А именно как на воплощение смертного греха гордыни, греха мильтоновского Сатаны. Этот грех был свойствен и Сартру, который на протяжении всей жизни пытался прикрыть его высочайшими богословскими титулами.
Начиная с Рокантена, Сартр решает задачу собственного спасения, опираясь на предпосылку о «Я». Именно этой цели посвящены его шедевр «Бытие и ничто» (1943) и знаменитая лекция «Экзистенциализм – это гуманизм» [Sartre, 1948; Сартр, 1953], которую он прочитал в 1945 г. С помощью необыкновенного сочетания философской аргументации, психологического наблюдения и лирических воспоминаний Сартр стремится описать ордалии и задачу сознания в мире, который не имеет смысла, кроме того, которым я через свою свободу могу наделить его.