Плавно повернувшись, девушка присела на колени возле Крошки, который не без труда пытался занять сидячее положение. Он увидел в ее влажных темных глазах печаль и заботу. Дело было за малым. Чикота знал, как распорядиться картой, если масть сама ложилась в руку.
— Прошу вас, мисс, помешайте ему, — простонал он. — Он хочет меня убить. Я не сделал ничего дурного…
— Он больше не тронет вас, — заверила она его, метнув на Большого Мака исполненный презрения взгляд. Она оттерла кровь со рта Чекоты и обвела уничижительным взором людей с задубевшей от солнца кожей, что на протяжении всей сцены не проронили ни звука.
— Как вам не стыдно! — вскричала она с праведной отвагой очень молодого существа. — На ваших глазах этот битюг избивает мальчика, а вы!..
Они по-прежнему хранили молчание, только хмуро и загадочно кривили рты в глумливой усмешке, словно потешаясь над ее незнанием. Большой Мак, побагровев лицом пуще прежнего, пробормотал в полголоса какие-то слова, развернулся и шагнул обратно в салун. Снаружи доносились невнятные звуки — с притворным надрывом что-то лепетал Крошка, а ему поспешно вторил ласковый, сочувственный голосок девушки.
— Пропади оно пропадом! — рявкнул Большой Мак, подтягивая к себе бутылку виски.
— Никогда я не понимал, что за народ эти женщины, — обратился он к буфетчику, но тот принялся старательно растирать стойку бара. Свирепый тон Мака отбил у него охоту заводить беседу. Техасец взял бутылку и отправился к самому дальнему столику заведения. На душе у него скребли кошки. От удара девичьей руки щека его страдала не сильнее, чем если б ее обмахнули птичьим перышком, однако внутри у ковбоя все горело. Он был зол, потому что считал себя униженным.
Получить пощечину от девушки было для него тягчайшим оскорблением, которое заслуживал разве какой-нибудь, как выразился бы сам Мак, шелудивый пес. Подобно большинству мужчин, обретавшихся на дорогах диких прерий, во всем, что было связано с прекрасным полом, Мак проявлял крайнюю щепетильность: безучастного к оценкам и мнениям мужчин, его могла запросто вывести из равновесия какая-нибудь женская колкость и пренебрежение. Подобно всем мужчинам его склада и рода занятий, он почитал женщину за существо высшего порядка и стремился быть достойным их доброго расположения. Но эта девушка возвела на него огульное обвинение, не пожелав докопаться до сути вещей. Его чувство справедливости было жестоко задето. Душа его мучилась от неутихающей боли, которую не могли унять ни тысяча с лишним долларов, отягощавшая нынче его карман, ни сладкие мечты промотать их в свое удовольствие в далеком и загадочном Сан-Франциско.