– Объясни мне, пожалуйста, почему ты решила завтракать у меня дома, а не у себя?
– А я дома и позавтракала, – пояснила Оля. – Я тебе завтрак привезла. Ты сам вчера сырники просил.
Теперь уже ресницами похлопал он. Надо сказать, его ресницы сама Оля как-то охарактеризовала следующим образом: «Мне бы такие! Прикинь, их еще накрасить!»
Потом он скрестил руки на груди и сдержанно проговорил:
– Оля, я не мог просить у тебя сырники. Мы разошлись в пятницу. В субботу я демонстративно не брал трубку, а вчера ужрался, как свинья. Мне было не до сырников.
В ответ он получил милейшую улыбку и воркующий голосок:
– Вчерашний свин и попросил у меня сырников. Ты что, не помнишь? Я тебе позвонила, ты ответил, и мы договорились, что сегодня с утра – я у тебя. Вот!
– Ты полагаешь, что я был способен о чем-то договариваться? Прости, но даже я в этом сомневаюсь.
– Ну а зачем мне-то врать, Ярик? – Оля почти уже надула и без того пухлые губки, но вовремя вспомнила, что этого он особенно не любит.
– Я-рос-лав. Ни за чем. Слушай, Оль, бросай ты уже, а. Не стою я твоих сырников. Я вчера по бабам шлялся. Бухал. Про тебя за два дня ни разу не вспомнил. На кой черт тебе это надо, а?
– Ну нам же хорошо вместе, правда? – она приблизилась к нему и чуть взъерошила его волосы. – А если бы мы стали вместе жить… Ты бы не шлялся. Зачем бы тебе это было нужно? Я же есть…
– Тебе хорошо. Оль, тебе хорошо. А меня достало, ну правда. Короче, бери свой завтрак и ешь его где-нибудь в другом месте. А я на работу опаздываю. Кстати, у тебя сегодня пары еще.
С этими словами он отстранился и открыл дверь, привалившись к косяку.
– Ярик, ну может, еще попробовать? – неуверенно спросила Оля, выходя на площадку.
– Оля, мать твою! – не выдержал Закревский. – Пробуй в другом месте!
С этими словами он захлопнул дверь, но не успела Оля шмыгнуть носом, как дверь распахнулась снова, и Закревский повторил:
– Я-рос-лав!
Дверь повторно хлопнула.
Времени на кофе уже не оставалось. Шансов явиться в офис без опоздания – тоже.
Закревский выругался и пошел одеваться. Двадцатью минутами позднее он уже гнал по Киеву в контору Вересова, где работал. А поскольку это был понедельник, слово «гнал» едва ли отражало истинное положение вещей. А положение было «ползком».
Когда спустя сорок минут после начала рабочего дня Слава все-таки влетел в свой кабинет, голодный, злой, с основательного бодуна, заставил себя выдохнуть. И в надежде, что до обеда никто его трогать не будет, завалился на диван.
В таком виде его и застал Максим Олегович Вересов, ввалившийся к нему без предупреждения.