— Ты меня стесняешься, чё ли? Чего гаситься?
— Не отойдешь — получишь. Я не шучу.
— Да ладно тебе! О-оль!
— Жорка!
Последнее прозвучало довольно сдавленно. Будто ее кто-то заткнул насильно. А потом Жорик взвыл. В прямом смысле этого слова.
Вою Каланчи вторил шум резко открытой двери, и взору Басаргина предстал страдалец, навалившийся на Олю и продолжающий стенать. Денис в два шага оказался рядом, оторвал Жору от Надёжкиной, недолго думая, сунул его мордой в раковину и открыл кран.
Олька стояла в самом углу, то одергивая блузку, то хватаясь за волосы. Глаза сверкали. Возбужденно или перепугано — при тусклом освещении было непонятно. Как на привидение, она смотрела на вломившегося Дениса и тяжело дышала, не произнося ни слова. Только слушала фырканье Жоры. И думала о том, что и сама бы не прочь сунуть голову под струю холодной воды. Уши закладывало от того, как ухало сердце. Но хуже всего — кожа пылала. От невыразимого стыда.
— Все, все! Я остыл! — захрипел Жорик, пытаясь выдраться из Денисовых рук и захлебываясь. От его возгласа Оля едва не подпрыгнула на месте.
— Хрен тебе! — удерживал его Дэн. — Идиот! Ты что устраиваешь?
— Я не хотел! — продолжал фыркать Каланча. — Я бы ничего ей не сделал!
— Да я тебя пришибу, если ты ей что-нибудь сделаешь, — Басаргин ткнул его мордой в умывальник и, наконец, отпустил. — Иди проспись!
Жорка отлетел в сторону и ошалело озирался по туалету. То на Дениса, то на Надёжкину. В его не совсем вменяемом взгляде читался очевидный вопрос, который он и трезвым бы озвучил с детской непосредственностью. А уж пьяным, да еще и неудовлетворенным — подавно.
— Это из-за тебя, да? — сдавленно спросил он, непонятно к кому обращаясь. — Мутите?
— Мутишь здесь ты, — отозвался Денис. — Уйди отсюда нахрен и до утра не попадайся мне на глаза.
— Ну молодцы, чё! — рявкнул Жорик и вывалился в коридор.
Пока затихали его тяжелые шаги, растворяясь где-то там, далеко, в глухо звучавшей музыке за несколькими дверьми, двое оставшихся на этом клочке мира, освещенного тусклым светом электрической лампочки, молчали и друг на друга не смотрели. Куда смотреть, когда так колотится сердце?
У него.
У нее.
Зачем смотреть, если всей кожей — почти осязаемо — чувствуется присутствие рядом кого-то самого важного.
Чужими шагами они отсчитывали время, давая себе краткую передышку. А когда те смолкли, окончательно исчезнув из пространства, как исчезают секунды, оба будто ожили, вынырнув из реальности, существующей только в эти мгновения и неумолимо ускользающей по их истечении, в реальность, где из крана капает вода, а вокруг — холодный белый дешевый кафель.