Беспокоило другое. Новое, странное, может быть, незначительное.
Они с Оскаром бродили на набережной Бодензее. Это было на третий день по его приезду. Жил он в комнате Ноэля у Лемманов. И, кажется, легко сошелся с Рихардом. Впрочем, Оскар всегда и со всеми легко сходился. У него не могло быть врагов. Даже среди тех, кто были врагами по определению. Теперь у озера ветер трепал его русые волосы, он смотрел на воду и нес что-то восторженное о том, что надо было ехать с камерой. Но отпуск был коротким — к чему таскаться с аппаратурой?
Потом они шли по какой-то улице, на которой теперь кое-где остались еще магазины. Многие закрылись — кому нужны были пирожные, духи, зонты и часы, когда не хватало на хлеб, и продукты получали по карточкам? Два куска хлеба с маргарином, одна ложка молочного супа и две картофелины ежедневно, двадцать грамм мяса раз в неделю. И чертова армейская тушенка на полке в их кухне, которая вот уже сколько месяцев выводила из себя.
А потом Ноэль долго рассматривал витрину маленького шляпного магазина. Нет, конечно, не саму витрину, а аккуратную маленькую шляпку без полей, обтянутую коричневой тканью самого подходящего оттенка и украшенную короткой вуалью, которая элегантно укладывалась либо поверх шляпки, либо спускалась на глаза. Пришлось зайти. И выложить за нее львиную долю собственного жалования. И заодно за перчатки — они нашлись как-то сами собой. И без них уйти было нельзя. Оскар понимающе усмехался. И наблюдал.
В один из первых вечеров он вынул из дорожной сумки конверт и бросил его на кровать, которую ему уступил Ноэль, расположившийся на полу.
— Держи, — легко сказал младший брат. — Они передали тебе на расходы.
— Они в своем репертуаре, — рассмеялся Ноэль.
— Бери, а то обидятся. Ты же знаешь маму.
— Знаю. И чувствую себя богатым маменькиным сынком.
— А ты и есть богатый маменькин сынок. На твое жалование особо не разгонишься. Бери, будет на шпильки девочкам.
Девочкам… Это было даже смешно. И черт знает на что похоже!
Он не узнавал себя и не знал, куда от себя деться. Фрау Лемман готовила что-то на кухне, а Ноэль замирал в коридоре, глядя на нее, пока она не видит. И желая немедленно всыпать в кастрюлю с готовящейся там похлебкой тушенку. Потом она поднимала глаза, он надевал фуражку, кивал и выходил прочь, на улицу, где сигналила машина, приехавшая за ним.
Он возвращался со службы, а она читала что-то в гостиной у камина. И он снова замирал, глядя на нее, а потом, опасаясь быть замеченным, быстро раздевался и стремглав мчался в свою комнату. Где еще долго сердился на себя.