Его лицо на мгновение застыло. Взгляд непонимающе скользнул по ней.
— О чем ты? — спросил он.
— Такие, как он, — Грета кивнула в сторону входной двери, — научили таких, как Линке, что есть люди разного сорта. Этот человек, который пил твой коньяк в моем доме, в тридцать третьем во главе группы ученых поддерживал закон о предотвращении больного потомства. А после несколько лет был инспектором Наполас в Пруссии.
Ноэль побледнел. Судорожно сглотнул и оглянулся на дверь, словно бы ожидал увидеть там Кунца. Потом взгляд его вернулся к ней. Он был совершенно больным. Лицо же теперь ничего не выражало. Жили только глаза.
— Я не знал этого, — сказал он. — Я любил историю. Он был историком.
— У него были разнообразные интересы, — глухо ответила Грета. — И грандиозные мечты. А когда ему назначат штраф, он без труда найдет эту незначительную для него сумму, — она помолчала и посмотрела ему прямо в глаза. — Я хотела всего лишь учить детей. Теперь мне отказано в получении свидетельства о том, что я прошла денацификацию. А он пройдет. Такие, как он — проходят. Ведь он всего лишь историк.
— Перестань, пожалуйста, — прошептал Ноэль. — Я не знал ничего…
Потом стремительно подошел к столу, взял пустую чашку, открыл бутылку и плеснул в нее коньяку. Быстро осушил ее и снова оглянулся на Грету. Она смотрела, как он пьет. И чувствовала, как коньяк обжигает ее горло, проваливаясь вниз.
— Я ничего этого не знал, слышишь? — хрипло выдохнул он.
— Ты забыл, где ты. И кто вокруг тебя.
— Я забыл. Рядом была ты.
— Я такая же, — она слабо пожала плечами.
Ноэль резко обернулся к ней. На губах его вдруг отразилась улыбка. Но улыбка была злой, будто это он не улыбался, а скалился.
— Из нас двоих людей убивал я. И убивал бы снова, если бы пришлось вернуться в то время. Если таким я тебе не нужен, то я с этим ничего уже не смогу поделать.
Грета вздрогнула. Но это от холода, окно по-прежнему было открыто. Она подалась к нему, словно хотела что-то сказать, но резко развернулась и вышла из кухни.
Последующая неделя была тихой в сравнении с остальными. Лейтенант Уилсон возвращался домой раньше, чем все предыдущие дни. Но едва ли можно было назвать это улучшением. Пил он теперь в своей комнате. И очень много курил. По-прежнему в форточку, но табаком все-таки пропахли все вещи, постоянно тянуло в коридор и на лестницу. Когда с утра он уходил на службу, то, здороваясь с Рихардом или изредка с Гретой, если она оставалась дома, был очень вежлив и сдержан. Совсем как в первые месяцы своего пребывания в Констанце. Будто они чужие. С той лишь разницей, что чужим он больше не был. И самого себя он не чувствовал чужим. От этого становилось лишь горше.