Будто пьяный, он резко оторвал ее от пола и прижал к стене, теперь уже вжимаясь в нее всем телом. Все, что было важно теперь — расстегнуть мелкие пуговки на невзрачной блузке, целуя тонкую шею и все так же не думая, что ей может быть больно. Потому что больно было ему.
Судорожно впустив воздух в легкие, Грета вскинула руки, оплела его шею, запустила пальцы в густые волосы солнечного цвета, которые помнила с самого первого дня, когда он появился в их доме. Потом, словно опомнившись, стала спешно расстегивать пуговицы, одна не поддавалась, путалась в петле, пальцы дрожали, и Грета рванула ее. Тонкая, старая, много раз стираная ткань громко треснула. Она прижалась к Ноэлю и быстро зашептала:
— Ты все равно уедешь. Ты же уедешь? Ты уедешь. Обещай, что ты уедешь.
Он вздрогнул всем телом. Но вместо того, чтобы отстраниться, прижался лицом к ее обнаженному плечу. Почувствовал, что в глазах щиплет, и с удивлением понял: это слезы. Не плакал с восьмилетнего возраста, когда Генри пристрелил собаку, жившую в их доме — та взбесилась и чуть не покусала ребенка. А теперь в глазах слезы, которых не спрятать. Которых не стыдиться.
Он снова целовал ее, искал ее губы на холодном лице, прокладывал языком влажные дорожки по коже, спускаясь к ключицам, к груди. Сел на колени, целуя ее мягкий чуть выпуклый живот. А потом уткнулся лбом ей в ноги и услышал свой голос, произносивший:
— Пожалуйста, уедем вместе. Я найду способ увезти тебя. Пожалуйста, Грета. Мы не сможем так жить.
Откинув голову назад, она смотрела куда-то в потолок.
— Нет. Я замужем. Мой муж хочет увезти меня домой, в Гамбург. Там наш Гербер. И только так правильно.
— Гербер умер! А мы живы! Ты столько лет жила одна. Что же плохого в том, что ты полюбила меня? Что неправильного?
Она вдруг резко опустилась к нему и, глядя прямо в глаза, зло выдохнула:
— Ты бы хотел, чтобы тебя не дождались, забыли, вычеркнули?
Он молчал долго-долго. Часы в гостиной отсчитали всего несколько секунд. Но это все равно была бесконечность. Он рассматривал ее ресницы — золотистые, но темнее волос на голове. Они казались влажными. Наверное, потому и темнее. Вокруг глаз морщинки — сейчас они были глубже, чем всегда. Меж бровей наметилась складка. Раньше не было. Наверное, потому, что хмурилась. Вот только что. Не успела разгладиться. Нос — тонкий, правильной формы, мечта скульптора. Ноздри чуть расширились — конечно, злится. Губы приоткрыты. Но совсем не угрюмые, как ему раньше казалось. Просто почти разучившиеся улыбаться.
Господи, что он делает? Неужели пытается запомнить ее лицо на долгие годы вперед? Неужели это уже конец?