- Да оставьте вы его, - нетерпеливо проговорил Герман. – Начинайте уже без чая.
- С Григорашем не уговаривать? – обернулся к нему Иван Александрович и стал хаотично перемещаться по кабинету, пока в его руках не оказался кипятильник.
- Не уговаривать. Иначе я его стрихнином накормлю!
- Ты клятву Гиппократа давал?
Герман от всего сердца красочно выругался.
- Ладно, понял! – Иван Александрович разлил воду по чашкам и подключил, в конце концов, кипятильник, опустив его в одну из них. – Стажировку в Принстоне тоже Эгембердиеву отдавать? – замолчал, выдержал паузу, наблюдая эффект, потом продолжил: - Гера, я хочу, чтобы поехал ты. Это на год. Руслан – орел, конечно, молодой, но пусть еще в гнезде посидит, разгильдяй.
- Подумать надо, - сказал Герман.
- Ну вот и подумай. Пока в отпуске будешь. С женой посоветуйся. Тебе с сахаром?
- Без. Я понял. Я подумаю.
- Ну и прекрасно!
Великий и ужасный поставил перед ним чашку, из которой живописно торчала нитка с липтоновской маркой на конце.
- Вообще-то, я обещал, что в следующий раз уеду, - сказал Герман и, забрав чашку, вышел.
В своем кабинете, наконец-то в тишине и покое, он пил немного остывший чай и умиротворенно раздумывал о том, как многое повторяется. На носу отпуск, что не может не радовать. В дальнейшем возможна стажировка за границей, что устраивало его несколько больше, чем категоричное признание его достижений. А о нем, кажется, в очередной раз думают как о весьма посредственном враче, прогуливавшем во времена студенчества, как минимум, гинекологию. И последнее бы определенно напрягало, если бы у него было плохое настроение.
Но настроение, ко всеобщему удовольствию, у Германа Валентиновича Липковича было превосходное, и потому он достал телефон и набрал Валеру.
- Все в силе? – спросил он.
- Естессна! – отозвался приятель. – Только это… У меня чуток планы поменялись. Я после двух уже освобожусь. Ты как?
- Понял, буду к двум.
- Ага, жду! Но учти, еще за пивом заехать! Я как-то не готовился.
- Да ладно, разберемся, - сказал Гера и отключился.
После двух его устраивало даже больше, чем после пяти. Это означало, что Дашка убрякается приблизительно к часу, а не под утро. Потому что, несомненно, сначала будет дожидаться его, а потом выпытывать, как пошла встреча. Кроме того, Герман иногда подозревал, что и его рубашки подвергаются тщательному одорологическому исследованию. А это тоже требовало времени.
В начале третьего дня он бодро шагал по больничному коридору, пока на лавке под одним из кабинетов не увидел Дашу. И его накрыло.
Это была та же самая лавка, на которой год назад он застал Юльку. Впрочем, законная супруга выглядела сейчас едва ли лучше. Она была смертельно бледна, так, что цвет ее кожи сливался с блеклой стеной. Только темные брови и ресницы выделялись четкими яркими линиями на бескровном лице. Да под глазами пролегли жуткие тени. Веки ее были смежены, и она массировала виски тонкими пальцами.