Деньги в инфраструктурные проекты и промышленность были влиты немалые. Богатства, прежде сберегаемые в укромных тайниках столичных особняков, на счетах иностранных банков или в банальных кубышках, укрытых в купеческих хоромах за образами, вдруг, словно гигантская инъекция, были влиты в вялую российскую экономику. И все вокруг зашевелилось. Забегало и засуетилось. В модных салонах ныне обсуждали не высокое "до" заезжей итальянской певички, а прожекты, способные принести ловкому инвестору до двухсот процентов прибыли.
Названия заводов и их владельцев были у всех на слуху. Железнодорожные подрядчики были куда как известнее композиторов. Бедному Бенардаки, по улицам Петербурга нельзя было пройти, чтоб не нарваться на восторг совершенно ему незнакомых людей. А он всего-то "открыл" - с позволения Государя и следуя подробной мной начерченной карте - золотые россыпи в Бадайбо…
Страна менялась. Лишь одно оставалось неизменным - презрение дворян к купеческому сословию. У негоциантов и банкиров охотно одалживали, принимали от них подарки и знаки внимания, но чтоб, например, жениться на купеческой дочке - это уже прямо-таки исключительные, единичные случаи. Тут уж либо Большая Любовь, либо полное обнищание, когда богатое приданное - единственный выход. Даже небезызвестный миллионщик Штиглиц, иногда кредитовавший, ни много не мало – бюджет Российской Империи, так настоящим, признанным в обществе, аристократом так и не стал. Не смотря на жалованный баронский титул и неустанные труды на ниве технического образования. «Ростовщик, - морщил губы молоденький прапорщик, выходец из какой-то обнищавшей княжеской фамилии. – Такой титул может купить».
Крестьяне, ремесленники, да даже половые в кабаках или проститутки с панелей Невского - пользовались повышенным вниманием высшего сословия. О них заботились, им в помощь устраивались благотворительные аукционы. Бесплатные больницы и приюты. Купцы же были настоящими париями. Отверженными. Прохиндеями, ловкачами и ворами уже в силу принадлежности к торговому сословию.
Богатеи миллионщики строили на свои деньги церкви с золочеными куполами. На свои же, к чести Российской Империи, везли в Лондон и Париж продукцию фабрик и заводов. На средства купцов мостили и освещали улицы, прокладывали водопровод и укрывали гранитным панцирем зыбкие берега Невы. И все равно их считали людьми… нет, даже не второго - третьего сорта. Где-то между дикими киргизами и африканскими неграми.
Особенно чудно все это выглядело в столице. Санкт-Петербург рос исполинскими темпами, и к семидесятому году считался уже четвертым по величине городом Европы. Но вот тут нужно кое-что уточнить. Дело в том, что, не смотря на растущее население, в городе на Неве было куда меньше горожан, чем говорили о том сухие строки статистики. Огромная, не меньше трети, часть жителей были переехавшими в город крестьянами. Ими и продолжали себя считать. И мечтали поднакопить денег и вернуться на "спокой" в родные места и местечки.