Я взяла Лялю за плечи, приблизила свое лицо к ее мордашке и, когда убедилась, что девушка смотрит на меня со вниманием, рявкнула:
– Икотка, икотка, выйди за воротка! Кого встретишь, тому в рот, вот и весь приворот!
– Знаешь, Попович, – сказала Ольга Петровна сухо и зло, – если бы я не была уверена, что в чародействе ты ноль без палочки, решила бы, что у тебя тот самый заворот случился.
– А вот зря ты, Ольга Петровна, народною мудростию пренебрегаешь. Народ берендийский, он… велик! – Я пошевелила в воздухе растопыренной пятерней, демонстрируя все величие берендийского народа. – К тому же сработало, икота твоя прошла. Так что там с убийствами? Договаривай.
Глаза у Ляли были уже сухие и какие-то отчаянные.
– Отволокут нашего Эльдарушку нонче в казенный дом, и даже Крестовский в том помешать разбойному приказу не сможет.
– Почему?
– Потому что убили вчера шансонетку заезжую в том самом Швейном переулке. Венера, проездом из Парижа…
– На улице прямо порешили?
– В будуаре личном. – Ляля уже сама налила себе воды, но теперь отпила с осторожностью, маленьким глотком. – Там у них представление о двух актах было. Она первый-то ногами отмахала, потом на антракт к себе пошла… Ну и не вернулась больше. Служители в будуар ринулись, а ее нет. Заменили статистками, как-то доиграли. А утром ее прибиральшики нашли, под диваном. А разбойные при обыске письма обнаружили, целый архив, любился господин Мамаев с этой Венерою и страстную переписку вел.
– Погоди, погоди! А способ убийства?
– Идентичный! – Ляля легла грудью на стол и спрятала от меня лицо. – От пола до диванного дна – полтора вершка, а она плоская совсем была, пустая, потому сразу и не увидали.
Я прошлась по приемной, скрестив руки на груди. Меня это успокаивало. Как же так? Первое убийство – ну хорошо, условно первое, мы пока те останки в церкви в расчет брать не будем – с иным результатом закончилось. Убиенную отравили, но не осушили. Значит… Получается, паучина в силу вошел, и теперь быстрее может свои черные дела творить? Или и это еще не предел?
Я взглянула на Лялю. Она просто расслабленно оплыла на стуле, пялилась в одну точку застывшим взглядом и что-то бормотала под нос, – может, подколдовывала, чтоб опять не расплакаться.
А там, внутри – я перевела взгляд на дверь кабинета, – полицейское дознание, а я – здесь, за нервической барышней наблюдаю. А что еще делать? Ну, можно, например, на бумагу перенести то, что я на допросе Жихарева в самописец набивала. А самописец где? Правильно, в кабинете остался, к стеночке прислоненный. А дело-то срочное! Если меня кто спросит, я так честно и объясню.